Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
1 - 11

Тоджин вытащил из ящика изорванные куски холста, оставшиеся на дне, словно мусор. Один за другим он осторожно разложил их перед собой. Появились цветные фрагменты: мягкий кремовый, охра, голубой, розовый — всё, что осталось от некогда целого изображения.

«Проверка состояния».

Почти машинально он начал фотографировать. Съёмка — первый этап: зафиксировать текущее состояние, чтобы потом составить отчёт. Именно с этого начиналось любое восстановление. Он не мог даже угадать, что было изображено на этом холсте. Утешало лишь то, что один фрагмент остался нетронутым и всё ещё держался на деревянной раме.

Это как собирать пазл без картинки на коробке. С картиной в таком состоянии он сталкивался впервые.

Он продолжал поочерёдно снимать фрагменты крупным планом с почти одержимым вниманием.

«А синьора…она знает об этом?»

Но куда важнее был следующий вопрос:

«А это вообще входит в мои обязанности?»

Строго говоря, ответ — «нет».

И синьора вряд ли знала о существовании этой картины. Если бы знала — не оставила бы её в таком виде.

Если все остальные работы были слегка изношены, то эта в критическом состоянии. Как пациент реанимации.

«Нужно быстрее…».

Вспомнилось её наставление.

Если он возьмётся за это, восстановление остальных картин придётся отложить. Тут речь шла не о паре дней — понадобятся месяцы. Три-четыре, как минимум. А бывает, что процесс реставрации затягивается и на целые десятилетия — ничего удивительного.

«И зачем мне это?»

Он уже завален работой. Стоит ли браться за то, что даже не входит в круг его обязанностей?

И всё же…Тоджин продолжал фотографировать. Не мог остановиться. Где-то в животе, в самой глубине, бурлило чувство, которое разум приказывал игнорировать.

«Я хочу это сделать!»

Дух вызова.

Тот самый проклятый дух, из-за которого он неделями не спал и ходил с фиолетовыми мешками под глазами. Он снова просыпался — упрямый, неугомонный, как будто не прошло и дня.

«Если я буду задерживаться до самой ночи, ничего же страшного, правда?»

Очередная сомнительная мысль. Даже если кто-то скажет, что он спятил, — сложно будет спорить.

Работы — по горло. Он только что рухнул с лестницы, повредил чужую стену, рука всё ещё ныла…а сам, с горящими глазами, уже мысленно принимался за новую реставрацию. Как это назвать? Здравым смыслом тут и не пахло.

Бзз. Бзз.

Когда он почти закончил с фотофиксацией, по студии разнёсся вибросигнал. Звонок от Нади — той самой, которой писал в обед. Он на секунду замер, потом всё же ответил.

— Эй. Как ты? Мне обязательно первой звонить, да?

— Извини. Совсем закрутился. Как ты, Надя?

— Ты-то как, раз вокруг тебя уже слухи ходят? Что, уволили тебя?

Он забыл, с кем имеет дело. У Нади в Италии хватало связей, особенно в мире искусства. А реставрационное сообщество и вовсе — как один большой офис. Пара знакомых — и ты в курсе всего.

Хотя, на самом деле, его не уволили. Но…со стороны это вполне могло так выглядеть.

— Не совсем так. А откуда ты вообще об этом узнала?

— Да все об этом жужжат. Синьору Орсини, говорят, едва не послал. Так было или нет?

— Я что, сумасшедший, чтобы с ней ругаться? Выдумки.

— Откуда тогда такие слухи?

— Сам не понимаю. Кто это вообще придумал — без понятия.

—У нас тут переполох. Твой уход из Уффици — уже сенсация, а тут ещё это. 

— Просто сменил место работы, вот и всё, бывает.

— Ясно. Ну, знай — все тут по тебе скучают. После того как ты ушёл, в отдел живописи набрали сразу двоих. И знаешь что? Массимо только после твоего ухода запомнил твоё имя. Теперь он гоняет новых, твердя: «Смотрите на Пэ Тоджина! Вот с кого нужно брать пример!» — одного так достал, что тот в слезах уволился.

— Ой…

Словесный поток Нади обрушился на него как лавина, и он не знал, что ответить. Просто не успевал.

Она совсем не вовремя. Обрушенная стена, изодранный холст, картины, ожидающие в пыльной студии…

Тоджин сейчас находился в эпицентре реставрационного кошмара, пытаясь понять, как всё это разгребать.

Он уже собирался сказать, что перезвонит позже — но в этот момент взгляд зацепился за обломки той самой стены, которую обвалил.

— Напомни, у тебя ведь дядя работает в Институте экспертизы и оценки произведений искусства?

Когда он произнёс это, глаза его вдруг ярко вспыхнули.

***

После короткого звонка Тоджин тяжело выдохнул. Только тогда до него начали доходить мысли, которые прежде тонули в суете и тревоге. 

Зачем вообще было строить фальшстену? Точную копию настоящей. И прятать за ней изрезанный в клочья холст. Фальшивка была не просто декоративной — она что-то прикрывала. И если пошли на такие меры…значит, за этим стояло нечто ценное. Единственная разумная причина — необходимость спрятать. И если спрятали — значит, картина того стоила.

Что-то подсказывало ему: это полотно — не просто мусор.

— Чёрт…

Выругался он, осторожно поворачивая холст.

Деревянная рама была старая и рассохшаяся, не держала форму. Восстановление начнётся с замены подрамника, потом — растяжка холста, возможно, подклейка с внутренней стороны.

Работа предстояла кропотливая.

Но на обратную сторону он заглянул вовсе не из-за состояния.

— Обычно такие вещи приклеивают здесь…

Подпись художника. Сертификат подлинности. А если повезёт — и упоминание о предыдущих владельцах.

Но сзади не было ничего.

Только чёрное, как мазок туши, пятно — будто кто-то провёл кистью по диагонали, не думая о последствиях. Ни дат, ни инициалов, ни даже случайной пометки.

Тоджин перевернул холст обратно. Из всей уцелевшей части на нём различались только два цвета — насыщенный синий и прозрачный, будто стеклянный, небесно-голубой.

Цвет воды.

Холодный, яркий, такой, от которого будто веет сыростью.

— Вода?

Он произнёс это вслух — и тут же почувствовал волнение. Тоджин снова взглянул на разорванные клочья холста.

— Подожди-ка…

В голову пришла совершенно безумная мысль. Он начал перебирать фрагменты, выбирая те, в которых проступали зелёный, розовый, кремовый. Сложил их рядом, попытался состыковать.

«Почему…»

Мысль была глупой, спонтанной. Но каким-то образом куски совпали. И приобрели ту самую форму, которую он предполагал.

Зелёные глаза. Губы. Лицо…

Слишком повреждённое, чтобы разглядеть детали. Но это точно было женское лицо. Молодое, серьёзное, неулыбчивое, даже сердитое — или, может, равнодушное.

«Это всего лишь догадка…»

Эта студия, скорее всего, принадлежала Марисе. И был один скандал, который потряс весь художественный мир — исчезновение той картины. После него Марису Орсини стали называть не иначе как «сумасшедшей».

— Или…

Прошептал он.

А если…она не исчезла? Мысль была слишком дерзкой. Почти невозможной. Потому что если бы тот портрет был найден — неужели это сделали бы?

«В доме Марисы…картина с лицом женщины…с зелёными глазами…разорванная в клочья…»

Ответ был чересчур очевиден, но невообразим.

«Телефонный номер!»

Он вспомнил записку, лежавшую в студии. На ней был номер — наверняка, по нему можно было связаться с синьорой.

Впрочем, уже сам факт, что он колебался, говорил о многом. Сердце так и норовило выскочить из груди.

Судорожно шаря глазами по студии, он нашёл бумажку, набрал номер…но палец застыл в воздухе.

«Сообщу — и...»

За этим последует скандал. Паника. Заголовки. Он уже видел, как всё закрутится.

Если он сообщит — будет отодвинут. Ему никогда не доверят этот проект.

Его изначально сюда и взяли не потому, что он был каким-то выдающимся реставратором.

В университете и в галерее Уффици — ему говорили, что он очень талантлив, столько раз, что уши вяли. Но сейчас? Справится ли он в одиночку с настолько повреждённой работой великого мастера?

И дело было не только в мастерстве. Он — молодой азиат, без многолетнего опыта. Никто не даст ему и шанса. Несправедливо, но так всё устроено.

«Расскажу и не смогу ею заняться…»

Эта мысль не отпускала. Это было даже не желание. Это было жадное, необъятное стремление. Жажда — к признанию, к возможностям. Понимал он это отчётливо, почти с отвращением к самому себе. Его мутило.

И всё же он нажал кнопку вызова. Гудки. Один, второй, третий…

«Пожалуйста, ответьте…»

Он хотел выложить всё. Пусть синьора найдёт лучшего из лучших, пусть потратит миллионы — лишь бы спасти работу. А он? Он продолжит, как и раньше, чистить второстепенные картины. Незаметные. Маленькие. Зато совесть чиста.

Но на том конце никто не ответил.

Он прижал руку к груди. Сердце колотилось так сильно, что ощущалось даже через ткань.

«Нет, Пэ Тоджин. Ты перегибаешь. Это тебе не по плечу!»

Где-то внутри звучал голос — неясно чей. Возможно, голос здравого смысла. Но ему противостояло нечто другое: наглая, дерзкая уверенность.

Та самая, появившаяся у него сразу, как только он увидел этот холст. Он знал. Просто знал, что уже принял решение.

Картина, которую считали утраченной. Никогда не выставлявшаяся, ни разу не сфотографированная, окутанная мифами. Говорили, один завистливый художник бросил её в канал и покончил с собой. Работа, за которой стояли громкие имена.

И она исчезла. До сегодняшнего дня. 

Тоджин разжал кулак, включил планшет. Сделал глубокий вдох, крепче сжал пальцы и открыл форму отчёта состояния.

Он прикрепил несколько сделанных снимков.

 В графе «Автор» и «Название» он заполнил:

[Батиста Соролья. Предположительно «Игра воды».]

***

Он не мог уснуть.

Хотя не выпил ни капли кофе, мысли оставались кристально ясными. Было ощущение, будто он случайно выиграл в лотерею — не везением, а просто…шуткой судьбы. И не мог заставить себя покинуть студию.

«А вдруг кто-нибудь зайдёт и заберёт картину?»

Тоджин знал, что это бред. Но остановиться не мог. Поэтому устроился на диване этажом ниже. В спальню заглядывать даже не стал — использовать чужую кровать без разрешения было бы уж слишком.

— Сначала — зашью.

Пробормотал он.

Сухими глазами уставился в экран планшета. Там уже лежали десятки схем — попытки собрать разрозненные фрагменты в целое, раскиданные по разным углам экрана.

— Сложно собрать, если даже не знаешь, как это должно выглядеть.

Проблема была в том, что оригинал картины никто никогда не видел.

Да, по форме обрывков можно было примерно представить их расположение. Но даже если идеально собрать всё воедино, оставалось пустое пространство — пробел, зияющий, как прореха в памяти.

На холсте останется пустота. А как её заполнить — вопрос отдельный.

«Хотя, может, это вообще не та самая картина…»

Он пытался убедить себя, что, возможно, это вовсе не «Игра воды», но воображение, словно сорвавшись с цепи, только насмехалось над его сомнениями.

Он уже успел взять пробы — крошечные, меньше рисового зёрнышка, тончайшие слои краски, ниточки холста, микроскопический фрагмент фрески. Их нужно было срочно отправить Наде.

«Надо поспать…хоть немного…»

Тоджин сжал глаза, пытаясь расслабиться. Он прошептал себе, как мантру, завтрашние задачи, прогоняя одну за другой, будто так ему удастся ускользнуть от перегретого сознания.