Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
1 - 14

Тоджин смотрел на студию, где больше не находилась «Игры воды».

Лука Орсини, сославшись на экспертизу, увёз картину. Каждый фрагмент холста был аккуратно обёрнут мягкой тканью, чтобы не повредить; даже потрёпанная деревянная рама, на которой ещё держались остатки изображения, — всё до последнего — было упаковано в ящик. Процессом руководил сам Тоджин.

Он пробормотал, что останется и закончит свои дела в студии, но Лука это проигнорировал, не удостоив его вниманием. И это было вполне естественно. Любой, в чьи руки попала бы «Игра воды», потерял бы покой. Сохранять хладнокровие казалось невозможным.

— Уф…

Выдохнул он.

В тишине реставрационной мастерской Тоджин прокручивал в голове всё, что с ним произошло за последнее время.

Он разблокировал телефон и остановил запись, которая всё это время продолжала работать в фоновом режиме. Затем включил её с самого начала.

Голоса — его и Луки Орсини — звучали отчётливо, с того самого момента, как они начали говорить об «обещании», ещё до того, как поднялись в студию.

— Составим контракт.

Прозвучал голос Луки.

Тоджин перевёл взгляд на лист бумаги, лежащий в углу стола.

***

— Ещё кое-что?

Переспросил Лука.

— Контракт. Я только что понял, что синьор Орсини может быть до смешного мелочным.

Он понимал, что может получить отказ. Синьора в своё время резко отвергла эту идею, заявив, что секрет — и есть секрет, и оформлять его письменно бессмысленно. Но к чему это привело — он видел своими глазами. Теперь Тоджин не собирался отступать.

— Хорошо.

Ответил Лука неожиданно легко.

— Подойдёт и неформальный вариант? Мне не хочется привлекать адвокатов.

— Вполне. Это меня устроит.

Орсини достал бумагу и ручку — из места, о существовании которого даже Тоджин, проработавший здесь несколько недель, не подозревал.

Неизвестно, когда именно он бывал в этой студии, но было ясно одно: дом он знал очень хорошо.

— Напишу нечто вроде соглашения о неразглашении.

Тоджин кивнул. Даже в упрощённой форме Лука подошёл к делу тщательно. Он закончил черновик и передал его Тоджину.

Суть была проста: неразглашение информации о картине. Срок — до момента официального подтверждения подлинности.

В обмен — восстановление профессионального статуса в Кадорсини и обещание, что в случае подлинности «Игры воды» реставрацией займётся только он.

Тоджин читал документ медленно — и чем дальше, тем больше мрачнел.

Некоторые пункты вовсе не обсуждались.

В самом конце, аккуратным, изящным почерком было вписано, что в случае разглашения тайны…

— Меня уволят из Кадорсини?

— Чтобы сохранить секрет, должна быть и санкция. Иначе контракт теряет смысл.

Это было логично, да.

Но оттого не становилось приятнее.

«А имеет ли вообще юридическую силу такой контракт?»

Он не собирался разглашать секрет, но одно дело — молчать, и совсем другое — подписывать документ, где за одно неверное слово тебя могут уволить. После короткого раздумья Тоджин решил: пока — оставить всё как есть.

— Синьор Орсини, а если окажется, что это подлинник, мы продолжим работать по этому же контракту?

— Думаю, составим новый на его основе.

— Тогда впишите и этот пункт, пожалуйста.

— Ещё что-то смущает, Тоджин?

— Да, кое-что. Допустим, это действительно оригинал. Но ведь вы можете не иметь права распоряжаться ей. Если всплывёт вопрос собственности — а картина найдена здесь — кто сейчас владеет этим домом?

— Моя покойная бабушка. Подумайте сами, Тоджин. Если бы она знала о ситуации — оставила бы картину в таком состоянии?

И правда. Состояние холста само по себе являлось доказательством. Никто не знал, что он здесь.

— Завещание озвучат в ближайшее время. До тех пор остаётся только ждать. Но как вы правильно заметили — если факт существования картины станет публичным, всё станет куда сложнее. Сомневаюсь, что вам позволят работать с ней.

Лука ловко покрутил ручку между пальцами, а потом резко, словно молотком на аукционе, ударил кулаком по столу.

— Поэтому, если вы сохраните тайну, мне нужно будет успеть обеспечить условия, при которых картина станет моей. И только тогда вы сможете заняться её реставрацией.

Он не был настолько наивен, чтобы не понимать это.

С того момента, как Лука Орсини увидел его здесь — они уже были в одной лодке. И если уж грести, то не в одиночку.

Тоджин снова внимательно перечитал весь контракт. Затем взял ручку, дописал одну фразу, поставил дату и подпись, и вернул бумагу.

— Доверие — вещь важная.

На слова Тоджина Лука почти не отреагировал. Только едва заметно, изящно поднял одну бровь — и тут же опустил.

Он тоже подписал документ, и они составили ещё одну копию с тем же содержанием. Каждому по экземпляру.

— Как и обещал, я немедленно передам картину на экспертизу. Чем быстрее будут результаты — тем лучше для нас обоих.

— Сколько это займёт?

— Около двух недель. Если повезёт — уложимся в неделю.

Для серьёзной экспертизы срок был вполне разумным.

Тоджин достал ещё один лист бумаги и аккуратно записал свой номер телефона и адрес электронной почты.

— Когда получите результат — сразу сообщите. Оригиналы всех документов я попрошу передать лично. А копии — пришлите на почту.

— Вы, похоже, куда более педантичны, чем я думал. Хорошо, так и сделаю.

— Вы вообще встречали не педантичных реставраторов?

— Лично — нет. Но по вам, Тоджин, я бы подумал, что вы именно такой.

Сказано было без насмешки, но и как комплимент не звучало.

Возможно, из-за слишком юного вида. А может, и потому, что Тоджин сам знал: за пределами работы он и правда был не всегда собранным.

Он нарочно сделал лицо построже.

— А с этим что будем делать?

Спросил он, оглядев мастерскую.

— Пока можете отдохнуть от работы здесь. Того, кто вас нанимал, больше нет. А после оглашения завещания всё может измениться. Мне бы не хотелось, чтобы вы продолжали сюда наведываться. Вы же не сможете каждый раз выкручиваться, если кто-то вас застанет.

Справедливое замечание.

Тоджин кивнул. В ответ Лука снова протянул свою большую ладонь.

— Передайте мне ключи. И если вам досталось от синьоры что-то ещё — прошу вернуть.

— Сейчас…я не могу.

Он понимал, чего от него хотят. Но теперь нужно быть предельно осторожным. Осторожным до паранойи. Как говорится — семь раз отмерь.

— Я не собираюсь это держать у себя. Просто, когда обнародуют завещание и станет ясно, что к чему — я передам всё нужным людям.

— Раз уж мы сохраняем тайну, разве это не должен быть я?

— В этом нет необходимости. Секрет о картине я сохраню. Но если вдруг всплывёт, что я вообще сюда приходил и возникнут вопросы для чего и по чьему велению — мне нужно это доказательство.

— Что ж, ладно. Тоджин, мне нужно знать — есть ли ещё что-то, чего я не знаю?

— Синьора дала мне один номер. Кажется, это был её. Я звонил туда пару раз, но никто не ответил. На всякий случай — вот он.

Он продиктовал номер. Лука записал его, затем задумчиво постучал пальцем по столу. Видимо, прокручивал возможные сценарии — и в итоге просто пожал плечами.

— Если вдруг кто-то узнает, что вы тут работали, просто расскажите правду. Только без картины. И без стены. Скажите, что стена уже была в таком состоянии.

Тоджин замер.

— Простите…что?

«Стена! Как он вообще узнал о стене?»

Говорят, аукционисты разбираются в искусстве. Но если судить по Луке — он был не просто знатоком, а настоящим чёртовым медиумом.

Тоджин попытался быстро скрыть выражение лица, но не вышло.

— Стена…я…то есть…откуда…откуда вы узнали?

— Лестница. А ещё — вы только что сами сказали.

— Что?

— Ну вот же — признались, что сломали. Только что.

Лука опёрся подбородком на руку и улыбнулся.

Не той своей обворожительной, утончённой улыбкой, а по-детски довольной. Такой, какую человек невольно выдает, когда всё складывается точно по плану — и это его забавляет до щекотки.

Тоджин, со своей стороны, готов был разорвать ему рот за это выражение лица.

— Сомневаюсь, что бабушка оставила бы после себя такую грязь. И кстати — реставратор, который повредил произведение, не обязан испытывать вину. Особенно если это…ну, сами посмотрите. Подделка, которая чудом держалась. Удивительно, что не развалилась раньше.

Было трудно понять, то ли он действительно хотел снять с него чувство вины, то ли просто язвил ради удовольствия.

Но способ, каким тот выделил «реставратор», был особенно раздражающим.

Тоджин сжал губы и подавил возмущение. Здесь — особенно сейчас — злость ему ничего не дала бы.

— Вам не кажется странным, что две настолько похожие фрески оказались тут? Не подозрительно?

— Поверьте мне. Люди будут куда больше сходить с ума по золотой раме вокруг той фрески. Это ведь была студия Марисы. Спишут на её чудаковатость и пройдут мимо.

С этими словами Лука поднялся. Глаза Тоджина следили за каждым его движением.

Он спрятал экземпляр контракта во внутренний карман пальто и легонько постучал по уже запечатанному ящику с картиной.

— Думаю, мы обсудили всё, что нужно. Мне, конечно, приятно болтать с вами, Тоджин, но, по правде говоря, мне куда больше хочется как можно скорее отправить это на экспертизу.

— Удачи.

Кратко ответил Тоджин.

— Если хотите что-нибудь взять отсюда — одну-две вещи, до того как кто-нибудь начнёт тут всё переворачивать, — возьмите. Вряд ли кто-то заметит. Всё равно никто толком не знает, что здесь есть.

Это прозвучало почти как бонус — или подачка. Тоджин сразу напрягся и ответил холодно:

— Простите, но я не из тех людей.

— Знал, что скажете именно так.

Усмехнулся Лука.

«Снова насмешка?»

Тоджин отвернулся, сжав челюсти. Его лицо перекосило от раздражения.