Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
1 - 12

— Почему она не отвечает?

Пробормотал Тоджин, едва приоткрыв глаза после короткого, тревожного сна.

Первым делом снова попытался дозвониться по номеру синьоры. Он собирался взять несколько дней отпуска в мастерской Кадорсини — сосредоточиться на чистке текущих картин и работе с находкой.

«Анджело с Лоренцо опять поднимут шум...»

Анджело наверняка будет возмущаться: в отделе живописи и так завал, не хватает рук. А Лоренцо? Тот просто придурок. Требует явки, даже если ты при смерти.

В Италии в целом не осуждали за желание отдохнуть, но именно эти двое к нему всегда относились отрицательно.

«Если синьора скажет, они послушают».

План был, вроде бы, логичным.

«Но почему же она совсем не отвечает?»

Третий звонок. Сигнал шёл, но никакой реакции.

Он вздохнул и отправил сообщения Анджело и Лоренцо. Результат — тот же: тишина.

«Может, проблемы с сетью?»

Хотя всё работало — деньги на счету были, связь всегда ловила.

Понимая, что рабочее время уже давно началось, Тоджин в конце концов написал не только Анджело и Лоренцо, но и Джемме — с максимально вежливой формулировкой.

[Это Пэ. Со вчерашнего вечера плохо себя чувствую, хочу сегодня отдохнуть. Пробовал дозвониться, но никто не отвечает. Прошу подтвердить получение.]

Сообщение ушло. Но так и осталось непрочитанными.

Он даже на всякий случай продублировал всё письмом в отдел кадров — но и там тишина.

«Всё будет в порядке. Вроде бы до трёх дней можно брать больничный и без справки…»

Всё же было как-то тревожно. Но раз сообщения дошли — значит, позже кто-нибудь да ответит.

Он убрал телефон в карман и быстрым шагом вышел из дома.

Передав курьерской службе образцы для Нади, Тоджин наспех купил что-то на перекус и вернулся. Снаружи провёл не больше двадцати минут, но сердце колотилось так, будто он отсутствовал несколько часов.

— На месте…

Выдохнул он.

Картина была там, где он её оставил — разорванная, искалеченная, но не тронутая. Казалось бы, само собой разумеющееся, но Тоджин испытал настоящее облегчение.

Он закрыл дверь за собой и спустился на нижний этаж. Налил себе апельсинового сока, отрезал кусок купленного в спешке кекса и жадно закинул его в рот. Впереди предстояло долгое, сосредоточенное восстановление, и он не хотел, чтобы голод сбил ритм.

«Всё должно быть безупречно!»

Он должен был записать всё: каждый стежок, каждый номер иглы, каждый миллиграмм краски и каждый клочок холста. Всё — под запись, под протокол.

Если вдруг выяснится, что эта работа действительно принадлежала Батисте Соролья, то все захотят выяснить, кто посмел начать восстановление без разрешения. И первым, кого бросятся проклинать, будет молодой, безызвестный реставратор из Азии, решивший «действовать по вдохновению».

Жуя всухомятку, Тоджин мысленно прокручивал этапы предстоящей работы.

«Сначала — сшить те фрагменты, что можно сшить. Только те, в которых уверен. Нет, сперва нужно осторожно снять старый подрамник и сохранить его. Возможно, он потом тоже попадёт в музей».

В голове всё выглядело чётко. План был подробным, логичным, без слабых мест. Он прокручивал его ещё и ещё, проверяя, не упустил ли чего.

Он был так погружён в мысли, что даже не обратил внимания на щёлканье ключей и на скрип открывающейся металлической двери.

— Поче…му…

Тоджин впервые понял как это, когда сердце уходит в пятки.

— Уж больно часто мы с вами встречаемся в неожиданных местах, Тоджин.

Лука Орсини. Снова.

Он выглядел удивлённым — и подошёл всего за пару шагов. Тоджин, неловко поднявшийся на ноги, так и не сумел закрыть приоткрытый от шока рот. Голова всё ещё плохо соображала — сказывался недосып.

— Эй, Тоджин?

Лука протянул к нему руку.

В ту секунду Тоджин был уверен: сейчас он его ударит. Или как минимум схватит за грудки. Ведь он скрыл «Игру воды». Лука как-то узнал…и теперь стоит здесь.

Он весь сжался, но длинные пальцы коснулись лишь его губ. Лука слегка прижал указательный палец к подбородку, а большим провёл у уголка рта.

Тоджин, распахнув глаза, только через пару секунд понял: тот просто стряхнул крошки от кекса с его губ.

— С-спасибо…

— Вместо «спасибо» лучше объясните, что тут вообще происходит.

Мужчина быстро отдёрнул руку. Лицо оставалось непроницаемым, но стоял он слишком близко, и его зелёные глаза, глядящие сверху вниз, были холодны.

Тоджин судорожно вспомнил о просьбе синьоры сохранить всё в тайне. Но объяснить, почему он здесь — не раскрывая секрет — было невозможно.

— Мне говорили, что вы работаете утром в музее.

Произнёс Лука.

— Я просто сегодня…плохо себя чувствую.

Промямлил Тоджин.

— Плохо себя чувствуете — и пришли сюда?

Его голос звучал мягко, даже элегантно. Но в интонации не было ни капли снисхождения. Увернуться от удара было невозможно. Ни одна отговорка здесь не подходила.

Тоджин инстинктивно выбрал единственную возможную тактику: контратаку.

— Простите, конечно, но мне кажется, у вас нет права спрашивать.

— Да?

Сухо отозвался Лука.

— Насколько я знаю…этот дом ведь не принадлежит лично вам, синьор Орсини.

— Ха.

Короткий смешок прозвучал в студии особенно отчётливо — глухо, как щелчок кандалов.

Глядя на Луку Орсини, холодного и неподвижного, Тоджин почувствовал, как в горле начинает пересыхать.

Главное — продержаться. Если просто продержаться, синьора всё потом объяснит. Она обещала.

Он опустил глаза — будто это могло его защитить.

— Вы ведь знали, что этот дом принадлежит нашей семье, прежде чем сюда войти?

С этими словами Лука достал телефон.

—Имею ли я право спрашивать? Полиция наверняка имеет. А я просто послушаю, что вы им расскажете.

— П-погодите!

Тоджин, не соображая, что делает, вскинул руку и схватил его за запястье.

Если подумать — Лука был прав.

Когда в доме, принадлежащем твоей семье, кто-то неизвестный, — обычный человек, разумеется, вызывает полицию.

И всё же фраза Луки о том, что он действительно готов позвонить в полицию, стала для Тоджина настоящим ударом.

Они ведь несколько раз общались. Лука даже…подшутил над ним. Они хоть немного, но были знакомы. И он — вот так?

«С ума сойти…»

Взгляд Луки был холодный, высокомерный.

Тоджин не мог рассказать ему правду.

— Если вы спросите у синьоры Орсини, она всё объяснит.

Губы Луки искривились — как будто он только что услышал особенно неприятную шутку. Тоджин всполошился, поспешно добавил:

— Правда…только синьора может это объяснить. Это не моя тайна.

— Да что же вы…

Лука не договорил. Просто взглянул — внимательно, сверху вниз, словно пытаясь что-то вычислить в лице Тоджина. Под этим взглядом становилось тревожно. Словно он искал признаки лжи.

— Что-то не так?

Тихо спросил Тоджин.

— Вы правда не знаете?

— Что? Что я должен…

— Что синьора больше ничего не объяснит.

— Что вы…что вы имеете в виду?

— Она умерла. Сегодня утром.

Сначала Тоджин попытался улыбнуться. Он решил, что это какая-то странная, неуместная шутка.

Но лицо Луки было серьёзным.

«Это…правда?»

Он ведь видел синьору совсем недавно. Та спокойно говорила с ним, как обычно — даже просила ускориться с работой. Да, выглядела чуть уставшей…но ничего такого, что могло бы предвещать скорую смерть.

— Похоже, вы действительно ничего не слышали. Повсюду об этом говорят. Остановка сердца. Скорая опоздала. Как это обычно бывает в этих краях.

Тоджин уставился на него, не отрываясь.

На лице Луки была только лёгкая усталость и еле заметное раздражение. Ни намёка на насмешку.

— У нас не то чтобы были близкие отношения…но я ей внук.

Синьора умерла.

Теперь стало понятно, почему никто из сотрудников Кадорсини не отвечал. Там, наверняка, царил полный хаос. Все звонили друг другу, обсуждали случившееся — и, вполне возможно, даже не заметили, что Тоджин не пришёл на работу.

— То есть…

Все договорённости были только между ним и синьорой.

И теперь, когда её не стало, никто, кроме Тоджина, не мог подтвердить, что он находился здесь по её поручению.

«Чёрт…»

Выбор у него остался ровно один. Раскрыть тайну. Ведь теперь уже некому просить о сохранении секрета.

Он сжал кулаки, проглотил комок в горле и, как будто выдавливая слова, наконец заговорил:

— Там…картины.

Голос прозвучал глухо, словно застрял где-то в груди. Почти неприятно на слух — слишком сдавленно.

— Картины?

Лука прищурился. Слово повисло в воздухе, остро, как лезвие.

— Да. Здесь есть картины. И синьора поручила мне работать с ними.

— Вы хоть знаете, чей это дом?

— Примерно, да…

Голос Луки вдруг изменился. Стал мягким, почти ласковым — как если бы он разговаривал с ребёнком. Но именно это и насторожило Тоджина сильнее всего. Он словно загонял его в ловушку.

— Дом Марисы, разве нет?

— Да, верно. Если вы знали это, стоило бы подумать чуть лучше, Тоджин.

Лука легко коснулся его виска — длинным указательным пальцем и постучал по нему.

«Что это сейчас было?»

Он не понимал, к чему всё это. И упустил момент, чтобы отстраниться от этого явно насмешливого, снисходительного прикосновения.

Лука слегка наклонился, заглядывая ему прямо в глаза.

— А ведь я был готов поверить вам.

Светло-зелёные глаза — такие яркие под светом, что аж пробирало до мурашек — смотрели на него. Тоджин едва дышал.

— Простите…что вы имеете в виду?

— Здесь нет никаких картин, Тоджин. Все они давно переданы в фонд Марисы.

Он вспомнил. Джемма говорила об этом. Фонд Марисы Орсини. И что Лука вляпался в скандал из-за одной из картин, которая оказалась подделкой. Сейчас, когда он заговорил об этом, лицо его потемнело.

— Так что, Тоджин…

— Они есть!

Перебил он, голос срывался от тревоги. Ситуация и так зашла слишком далеко, и он не хотел усугублять.

— Наверху. Самый верхний этаж. В мастерской.

— Тоджин. Этот этаж закрыт уже много лет. Все работы, что были там, проданы.

— Возможно раньше и был закрыт. Но сейчас — нет. Картины там. Я сам их видел.

Это уже звучало как мольба. Лука не ответил сразу. Он просто смотрел — пристально, изучающе, будто хотел распознать ложь по выражению глаз.

Но Тоджин не отводил взгляда. Он держался, сжав кулаки, не позволяя себе сдаться. Он не мог проиграть.

Молчание затянулось.

Тоджин уже собирался что-то добавить, как вдруг в глазах Луки мелькнул странный огонёк.

— Тогда…пойдём наверх.

— Простите?

— Покажите. Докажите, что там действительно есть картины.

По выражению лица было ясно — он не верил. Но, похоже, был готов дать шанс. Фраза, брошенная им ранее — «я был готов поверить» — теперь застряла где-то в груди, будто тяжелый камень.

— Погодите…

Пробормотал Тоджин.

Только сейчас он вспомнил то, что в спешке забыл. Фреска разрушена!

Чтобы не выглядеть преступником, он признался, что картины есть. Но теперь — если Лука поднимется наверх, он может вляпаться в неприятности.

«Он не должен подниматься туда…»

Студия, после обрушения фальшстены и падения лестницы, выглядела как строительная площадка.

Ещё и изодранная «Игра воды». Катастрофа.

С первого взгляда вряд ли кто-то понял бы, что это — «Игра воды». Тоджин сам пришёл к этой догадке не сразу: только после того как нашёл фальшивую стену, ящик, спрятанный между перегородками, и внимательно изучил каждый фрагмент холста.

«Но он — Орсини…»

Если Лука — действительно из семьи Орсини, значит, он видел «Игру воды» ещё до того, как она исчезла. Видел её целой.

А если он увидит, в каком виде она сейчас. Он ни за что не оставит эту работу Тоджину.

— Сейчас…нельзя.

Произнёс Тоджин.

— Нельзя?

В голосе Луки мелькнул интерес.

— Не навсегда. Просто могли бы вы немного подождать?

— Иногда важно понимать, где находишься и когда стоит остановиться.

Сказал Лука. Голос его оставался вежливым. Но именно в этой вежливости Тоджин вдруг почувствовал, насколько долго ему шли навстречу.

В одно мгновение с него словно сорвали внешнюю оболочку, и проступила настоящая сущность Луки Орсини — резкая, до головокружения аристократичная, до дрожи холодная.

— Это…не то, что вы думаете…

— А что я должен думать, Тоджин?

Перебил Лука, ровно и медленно.

— Вы выглядите как человек, незаконно проникший на частную территорию. Я, как видите, не спешу вам верить. Но вы утверждаете, что наверху — картины, и при этом не готовы их показать.

— Да, звучит странно, я понимаю…

— Тогда, объясните: что вы сейчас вообще хотите от меня?

Голос Луки был мягким. Чересчур. И от этого — пугающим. Он не кричал, не давил — но от этого было только хуже.

«Что мне делать…»

В голове пронеслись сотни мыслей. Тоджин слишком долго пытался выкрутиться, сгладить углы, не раскрывать всё до конца — и теперь эти полуправды начали сталкиваться друг с другом. Кажется, проще было бы просто расказать всё.

— У меня есть доказательство, что синьора действительно поручила мне работать здесь.

Это не было чем-то, чем он мог гордиться. Не идеально оформленное соглашение, не контракт. Просто…подтверждение. Если он хотел, чтобы Лука поверил, нужно было показать, что синьора действительно наняла его.

Кольцо с гербом семьи Орсини. Тоджин не носил его с собой — руки дрожали всякий раз, когда к нему прикасался. Он спрятал его в небольшой сейф, где хранил паспорт и банковскую книжку. Но при нынешнем настроении Луки Орсини — тот, без сомнений, просто бы спросил:

«Вы украли его?»

Сейчас у Тоджина оставался только один козырь. Запись разговора с синьорой. Та самая, которую он сделал тайком. Он собирался включить её.

«Это может обернуться против меня…»

Он знал, как это будет выглядеть в глазах такого человека, как Лука Орсини. Подло. Жалко. Записывать чужие слова украдкой — ничтожный поступок. Лука, конечно же, так подумает. Но другого выхода не было. Он должен был остановить его — не дать подняться в студию. Пока не поздно.

— Тогда вы поймёте, что я сюда не незаконно проник.

— Не знаю, насколько впечатляющим окажется это ваше «доказательство», Тоджин.

Тон Луки был всё таким же вежливым. Но в этом ровном голосе слышалось всё: недоверие, снисходительность и готовность добить.

Когда Тоджин уже собирался нажать на кнопку и включить запись, его остановил Лука. Мужская рука сжала его предплечье — резко, уверенно.

— Если картины действительно есть, как вы говорите, покажите. Всё просто. Почему вы отказываетесь вести меня наверх? Этого я не понимаю.

Голос Луки был непривычно жёстким, раздражённым. Тоджин застыл.

«Что это?»

Он знал Луку Орсини недолго. Пара встреч, несколько слов — недостаточно, чтобы сложить точный портрет.

Но то, как он держал его сейчас, насколько это было грубо, не вязалось с образом хладнокровного, вежливого и презрительно-сдержанного мужчины.

«Почему? Почему он вдруг ведёт себя так агрессивно?»

Ведь он предложил простое решение — предъявить доказательство. Без драмы. Без подъёма в студию. И только сейчас, когда страх немного отпустил, Тоджин наконец внимательно посмотрел на Луку. Тот не выглядел спокойным. Не выглядел уверенным. Он выглядел так, словно сам боится того, что может найти наверху. И...словно не хочет видеть доказательств.

«Он не хочет, чтобы я включил запись...»

Тоджин, до этого сосредоточенный только на собственной защите, вдруг заметил это.

— Синьор Орсини, вы хотите, чтобы я показал картины — только тогда вы мне поверите?

— По-моему, я это повторяю уже не в первый раз.

— Синьор Орсини…

Повторил Тоджин.

И в этот момент до него дошло.

Луке было важно вовсе не то, что Тоджин находится здесь. И даже не то, что у него был контракт с синьорой.

— Какими бы не были ваши отношения, всё же речь идёт о родной бабушке. Почему вы сейчас здесь?

Он вывернулся из хватки, стряхнув руку с предплечья. На лице Луки что-то дрогнуло — едва заметное замешательство.

Именно этого Тоджин и искал. Малейшего изъяна.

— Вы ведь пришли не просто так. Пришли заранее, прежде чем что-то начнёт происходить. Хотели успеть вынести, пока никто не знает?

В этом доме были картины, о которых, возможно, сам Лука и не догадывался. Но если они хранились здесь, если даже для их очистки понадобился реставратор, — значит, они стоили чего-то. Лука знал это. С того момента, как услышал, что здесь есть работы — его цель изменилась.

— Раз я сказал, что здесь есть картины, теперь они вам и нужны, верно? Контракт с синьорой — был он или нет — вас, похоже, больше не волнует.

— Ха.

Коротко усмехнулся Лука.

— Я ошибаюсь?

На этих словах Тоджин сел. Он хотел, чтобы Лука понял: он больше не будет подыгрывать.

И хотя настоящая причина была в том, что у него дрожали ноги, — он надеялся, что это будет выглядеть, как вызов.

— Нет. Вы правы. Абсолютно.

И рассмеялся.

Словно с облегчением выдохнул накопившийся воздух. Свежо, ярко — так, будто действительно счёл сказанное Тоджином забавным. Слишком забавным.

«Что это ещё за…?»

Реакция Луки оказалась настолько не в тему, что Тоджин на миг почувствовал себя зрителем какого-то абсурдного спектакля. Он смотрел, как тот, сверкая белоснежной улыбкой, смеётся искренне, почти по-детски.

После долгого смеха Лука провёл рукой по щеке, будто бы стирая остатки эмоций.

— Что ж, пойдём наверх. Потому что если нет — боюсь, остаться здесь вам не дадут. У меня, знаете ли, есть и тёмные стороны.

— Ну, гордиться этим, может, и не стоит.

Парировал Тоджин холодно.

После смеха глаза Луки потеплели — совсем чуть-чуть, едва уловимо.

Тоджин хотел восстановить эту картину не только ради самого факта, но и ради имени, ради признания. Да, хотел — пусть неосознанно — вписаться в историю.

Он хотел спасти. Починить. Подобно врачу, который смотрит на пациента и не может не лечить — даже если тот при смерти.

А Лука? Он больше напоминал хищника. Того, кто учуял добычу, запах денег — и пришёл проверить, можно ли откусить кусок. Да ещё и в день смерти собственной бабушки. В доме, который даже не принадлежал ему.

«Сволочь…»

Словно кто-то внутри прошептал это отчётливо, громко. Если разобрать всё по пунктам, если взглянуть на происходящее со стороны — то уж точно не Тоджин выглядел здесь негодяем.

— А если я не хочу вас вести в студию, синьор Орсини? Пусть эти картины и не мои, но я не могу показать их кому-то, кто возможно, захочет их забрать. К тому же…я ведь уже сказал, что у меня есть доказательства, подтверждающие моё право находиться здесь.

— Ну, тогда я просто вызову полицию. А сам поднимусь один. Не знаю, насколько уж весомо ваше доказательство, но советую вам подумать, чью сторону в итоге займут местные полицейские.

«Мелочный тип».

Проигрывать такому он не собирался.

— Если вы на это способны…

Сказал он спокойно. С его стороны это уже была игра ва-банк.

— Вы бы уже вызвали полицию.

Он поднял голову, глядя прямо в лицо Луки.

Поначалу всё, чего он хотел, — это как угодно сохранить за собой возможность восстановить «Игру воды». Скрыть её от Луки, чтобы тот не отобрал у него работу. Но теперь всё было иначе.

Теперь он стоял перед наглым, мелочным, циничным человеком, который шёл на давление и угрозы — и это вызывало у Тоджина принципиальное отвращение.

— Вы сами сказали, что мастерская давно закрыта. А если не знали, что она открыта снова, значит — не знаете, как туда попасть. Не знаете, что там сейчас. А я — знаю.

— То есть вы хотите сказать, что без вас я туда не попаду?

— Да.

Отрезал Тоджин.

— Но разве вы, Тоджин, уже не лгали мне?

Это прозвучало не как вопрос. Скорее, как укол — и совершенно неуместный, особенно в такой ситуации. Тоджин скрипнул зубами. Лука знал, как действовать на нервы — и делал это мастерски.

— Почему я должен верить, что без вас мне не попасть в эту студию?

— Если вы так считаете — поднимайтесь и проверьте сами.

Ответил Тоджин жёстко.

— Не понимаю, что вы там так отчаянно прячете.

Лука подошёл ближе. И вдруг положил ладонь ему на волосы.

Тоджин инстинктивно дёрнул головой, пытаясь сбросить его руку. Лука аккуратно отодвинул чёлку с его лба, словно между делом, и убрал руку.

Это было нежно, почти заботливо, и оттого — ещё более унизительно.

Странное ощущение. Будто его не просто тронули, а прочли. Будто увидели слишком много.

Лука знал все его ходы наперёд. А если и не все — то, по крайней мере, предугадывал на два-три вперёд.

— Если вы говорите, что «сейчас нельзя», это ведь значит, что позже — можно. А если позже можно, значит…наверху есть что-то, что нужно спрятать или убрать.

— Простите?

Переспросил Тоджин, не поверив своим ушам.

— Там, наверху, вы, часом, не прячете труп?

На секунду повисла пауза.

«Извините, но уж точно не труп…»

Мысленно выдохнул Тоджин. Он едва не отпустил шутку в ответ. Но сдержался — Лука был из тех, кто даже из шутки умел вытянуть нужную информацию.

— Всё равно вы не сможете ничего спрятать. Я знаю, как устроена та студия — там, по сути, и прятать-то негде. 

Он говорил, будто бывал там сотни раз.

Тоджин с трудом удержался, чтобы не фыркнуть в ответ и не закатить глаза. Повернул голову чуть в сторону, чтобы скрыть выражение лица. Хотя, если подумать…теперь это было даже правдой. Фальшстена — та, что могла бы служить укрытием — уже разлетелась на куски.

— Раз уж я знаю, что здесь есть картины, у меня нет никакого желания уходить. Спрятать их в студии не получится. А если я просто останусь здесь — через какое-то время придут и другие. Только, в отличие от меня, они не будут такими терпеливыми и доброжелательными.

Лука сделал паузу.

— Так что…

Под этим «так что» слышался намёк:

«Решайте. Пока ещё можете».