Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
3 - 54

После ванной он снова отключился.

Весь длинный путь по коридору до этой комнаты стоны Тоджина, в которых смешались наслаждение и боль, не смолкали. В ванной случился последний заход, и пар, клубившийся над водой и раскалёнными телами, вскоре окутал всё вокруг, застилая глаза ослепительно-белым туманом.

Находясь на зыбкой грани между сном и забытьём, он в итоге не стал бороться и позволил разуму окончательно раствориться.

— У-у-у…

Когда парень открыл глаза, за окном стоял поздний вечер. От бесконечных стонов горло саднило.

Луки рядом не было.

Зато под одеялом, аккуратно подтянутым к самому подбородку, он оказался одет, а на маленьком столике неподалёку стоял стакан воды. Подняв его, Тоджин ощутил, что та ещё чуть тёплая.

«Совесть, значит, всё-таки осталась».

Подумал он, пока пил. Правда, стоило вспомнить, что именно Лука с ним делал, и по телу прошла нервная дрожь.

«Мы не закончили работу в библиотеке…»

Неотпущенная мысль о последней полке заставила подняться. Каждое движение отзывалось болью в мышцах, он медленно побрёл к книгам.

«А?»

Первой ему бросилась в глаза широкая спина Луки. Тот, кажется, наводил порядок на полу, где некуда было ступить. Хотя, пожалуй, «наводил порядок» — громко сказано. Он скорее просто раскидывал книги как попало.

По всей видимости, с незавершённым делом он разобрался сам. Лука настолько погрузился в занятие, что не заметил его присутствия.

«Ну, библиотека-то огромная…»

Тоджин как раз собрался сказать, что встал и готов помочь, но Лука опустил плечо и поднёс к уху телефон.

— Беатриче, не можешь ли ты хоть раз вести себя спокойно?

«Беатриче?»

Сначала Тоджин решил, что мужчина общается с секретарём, однако потом вспомнил: ту зовут Карла. Женское имя заставило его лицо мгновенно застыть.

Лука говорил на «ты», непринуждённо. Очевидно — собеседница ему близка.

«Что за…?»

Почему-то на душе стало неприятно.

«Наверное, подруга».

Тоджин поморгал. Разговор Луки тем временем продолжался. Мужчина небрежно отвечал, засовывая книги на полки. Беседа, судя по всему, не была серьёзной: «да», «нет», снова «да», «не могу», «посмотрим» — что-то в этом роде.

«Да что со мной?»

Он долго смотрел на его спину, чувствуя, как во рту появляется горечь.

«Отчего мне не по себе?»

С раздражением Тоджин резко повернулся и вышел.

Зайдя в ближайшую комнату, он принялся бессистемно всё обыскивать. Разобрал маленькую рамку, заглянул за фотографию, отодвинул чучело животного, проверил в его пасти, приподнял ковёр, открыл все без исключения ящики и шкафчики.

«Может, это имя кого-то из семьи?»

Работа не требовала сосредоточения, и мысли ускользали в сторону. Ему вспомнилось, что на семейных снимках он не видел рядом с Лукой ни одной девочки его возраста.

Беатриче — чертовски вычурное имя.

«Стоять».

Открыв шкатулку с украшениями, Тоджин вдруг застыл.

— С какой стати у меня возникают такие мысли?

Пробормотал он. В голосе звенело раздражение и растерянность.

Однако что-то шло не так…голос дрожал.

«Я просто очень много кричал…»

Попытался убедить себя парень.

Прикусив губу, он опять стал перебирать содержимое шкатулки — но внутри обнаружил только пыль да несколько потускневших камней.

Он перешёл в другую комнату, но имя приклеилось к мыслям, как жвачка.

Лука и Беатриче.

Стоило соединить их вместе, как раздражение усиливалось. Звучало красиво, будто пара из старинного романа. Легко можно представить их танцующими в залах этого чёртового замка под музыку из фильмов.

— И что с того?

Сорвалось с губ.

Какое отношение это имеет к жизни Пэ Тоджина?

Он открыл дверь следующей комнаты — ещё одна гостевая. Начал переворачивать подушки и одеяла, хотя знал, что никакие документы здесь не спрятаны.

В голове вдруг всплыл его дурацкий кузен, ляпнувший как-то:

— Моё мнение: всё это долго не протянется. Невозможно. Не с тем Лукой, которого я знаю.

Тоджин всё понимал. Он пробубнил:

— Цель именно такая. Играем влюблённых только до аукциона. А потом — всё.

Фразы прозвучали в пустоту, не адресованные никому.

Фальшивую игру в любовь они должны завершить к началу аукциона или даже раньше. А цель Тоджина — блестяще восстановить великое произведение, заработав репутацию искусного реставратора.

— Вот тебе и: «Только пока длится отпуск».

Он швырнул подушку на место, но облегчения не почувствовал — лишь боль в спине.

«Всё из-за того, что мы переспали…и из-за его тела…»

Видимо, его и впрямь околдовал столь впечатляющий внешний вид. Да и сам Лука Орсини. Его взгляд, настойчивость. А атмосфера и сложившаяся ситуация поспособствовали.

Красивую оболочку трудно игнорировать, если у тебя имеются глаза.

«Да кто угодно бы повёлся!».

То же самое, что оказаться на пути тайфуна — любого снесёт.

«Хотя…»

Нормально ли добровольно шагнуть в эпицентр тайфуна?

«Всего на неделю».

Так он решил, и дал унести себя вихрю.

Сердце забилось с неприятной силой.

Реставратор открыл ящик у кровати и обнаружил там Библию.

«Это что, чтобы совесть замучила?»

Италия и поныне остаётся довольно консервативной страной, где религия занимает важное место в жизни. Даже на севере, где это ощущается слабее, по воскресеньям люди надевают лучшие вещи и идут в церковь.

А эти несносные Орсини...

«Лука как-то сказал мне, что в их роду был Папа Римский».

Он вспомнил кольцо-печатку, которую намеревался выбросить, и холодок пробежал по затылку.

«Если подумать, после всего, что Лука со мной творил и что говорил, в ад должен попасть не я».

Тоджин поддел Библию пальцами, пролистал, встряхнул — никаких бумаг. Торопливо вернул книгу на место, будто увидел нечто запретное.

«Интересно, не занимались ли и здесь торговлей родословными?»

На короткий миг Тоджин поймал себя на мысли, что хотел бы, чтобы какой-нибудь безымянный предок Луки купил себе фамилию за деньги. Конечно, шансы на это были почти нулевые.

— Как-то мерзко.

Он вышел из комнаты. Поиски опять не увенчались успехом.

— Тоджин.

В коридоре его окликнул Лука. Из-за всех раздумий видеть его сейчас не хотелось вовсе.

— Да?

Мужчина стремительно приблизился. Безупречно одетый, ни единой складки, что само по себе бесило.

— Не знал, что вы уже встали.

— Ну…вот.

— Как самочувствие?

«Если беспокоишься, то мог бы так не измучивать меня, вытворяя всякое. Или хотя бы отложи телефон и сиди рядом, ухаживай как сиделка!»

Реставратор чуть не выдал это вслух.

«Что за…?»

Он нахмурился от несвойственных ему мыслей.

— Всё в порядке. Спасибо, что…беспокоитесь.

— Я не беспокоюсь. Вы мне сказали, чтобы я беспокоился о себе.

— Что?

— Вы сами так сказали, Тоджин.

Лука мягко улыбнулся — и игриво, и провокационно разом.

«Я так сказал?»

Он попытался вспомнить и, ахнув, сжался. К лицу прилил жар.

«Тогда я находился не в себе».

Нижняя губа аукциониста распухла именно в том месте, куда Тоджин впился зубами. Было стыдно, но, даже отбросив это, с возвращением рассудка пришло и осознание всего безумия содеянного.

Шутка Луки звучала слишком личной, понятной только им двоим. Парень кашлянул, чтобы скрыть смущение.

— Что-нибудь нашли?

— В глубине книжного шкафа обнаружил потайной сейф.

— Сейф? Вы его открыли?

— Да.

Он говорил спокойно и держался ровно, будто речь шла о чём-то незначительном.

— Как?

— В детстве я всё подмечал краем глаза. Люди обычно не слишком осторожны с детьми.

— В детстве, значит…

Тоджин проглотил слова о том, что в обычных домах не бывает потайных сейфов. Он не знал, с какой стороны подступиться к данному факту.

«Но в итоге это нам на руку».

Он хотел замять разговор, но, встретившись взглядом с Лукой, подыскал более точную формулировку:

— Вы, судя по всему, с детства были особенным.

— Не звучит как комплимент.

«Им и не является».

Тоджин стиснул зубы и промолчал. Мужчина, изучая его, усмехнулся.

«Что смешного?»

Реставратор закатил глаза.

— Ну так что лежало внутри? Документы?

— Не они. Но вот, посмотрите.

Лука протянул ему сложенный листок.

Он пожелтел, края обтрепались, а по истёртым сгибам угадывалось — его перечитывали множество раз. Старое письмо, сохранившее чужие чувства. Когда Тоджин изучил первые строки, его лицо невольно исказилось.

— Тут не итальянский язык.

— Испанский. Он не сильно отличается от итальянского, если вчитаться, уловите суть.

«Легко тебе говорить…»

Что-то в Луке вновь действовало ему на нервы. Не так, как раньше — по-другому, глубже. Парень несколько раз поймал себя на том, что едва удерживает растущее раздражение.

— Почему письмо на испанском хранилось в сейфе синьоры?

— По материнской линии у неё испанские корни. Её мать — герцогиня. В детстве бабушка жила в Испании, и с Батистой Соролья общалась именно на местном языке.

— Но откуда вы это знаете?

— Только что прочёл. У вас в руках письмо от него.

Тоджин опять развернул лист. Только теперь он заметил подпись «Бати» и аккуратную роспись художника. Он перечитал текст внимательнее. Не всё понимал, однако отдельные слова напоминали итальянские.

«Вроде бы…сожалеет о расставании?»

Смысл оставался не до конца ясен, но настроение угадывалось. Он указал пальцем на последнюю строчку:

— А вот тут что написано?

— «Картина — подарок для нашего ребёнка. Надеюсь, ты когда-нибудь передашь её ему».

От двух коротких предложений у Тоджина пересохло в горле.

«Он сумасшедший, раз решил сделать такой подарок бывшей…»

Но главным было не это.

— У синьоры есть ещё какие-нибудь его картины?

— Насколько знаю, только одна — «Игра воды».

— Значит, она принадлежит Марисе.

— Не факт.

«Но есть же письмо с просьбой передать подарок ребёнку…»

Он не понимал, как Лука сохраняет невозмутимость.

— Всё может быть. В любом случае — Соролья подарил её бабушке. Она имела полное право распоряжаться картиной как угодно.

— Информация является косвенным доказательством…и не в нашу пользу. Слишком много допущений, да и официальных бумаг нет.

— Да. Одним письмом ничего не докажешь. И хранить его нам не стоит.

— Что?

— Для семьи от него больше вреда, чем пользы.

Лука дотронулся до листка, который реставратор крепко сжимал в руке.

— Тоджин.

Мужчина укоризненно посмотрел на него сверху вниз.

— Вы правда хотите уничтожить его?

— Не думаю, что тут нужны объяснения.

— Но…как вы сами сказали, это не является неопровержимым доказательством. Всего лишь допущение.

— И?

— Я хочу сказать…

— Тоджин. Вы предлагаете оставить его?

Указательный палец Луки щёлкнул по истончившему листку.

— Первым, кто указал, что информация работает против нас, были вы.

— Да, но юридической силы у подобного доказательства нет. Если найдётся документ о передаче «Игры воды» синьорой Марисе, его можно уничтожить. На это я дал согласие по условиям контракта и не стану возражать.

Тоджин крепче сжал в руках письмо.

— Поймите…я ведь реставратор. А письмо имеет историко-художественную ценность.

— То есть потому, что вы реставратор, мы должны хранить документ, который в случае огласки может нам навредить?

— Это просто письмо. Я его сохраню. Если бы мы не знали о нём — другое дело. Но раз мы его нашли, я не могу его уничтожить.

— Письмо — нельзя, а документ — можно? Тоджин, разве не ради уничтожения этой бумаги мы с вами тут всё и перекопали?

— Верно. Однако свидетельство о передаче картины и личное письмо Батисты Соролья несопоставимы по своей ценности. У нас в руках исторический источник. Наше поколение может не обнародовать его, но следующее — должно…

Срок жизни шедевров измеряется веками — они переживают и своих создателей, и тех, кто их хранит. Об этом постоянно напоминали на лекциях, когда он учился на реставратора. Он не мог согласиться уничтожить письмо, способное сыграть ключевую роль. Возможно, то была всего лишь его упрямая прихоть.

— Выставьте картину на аукцион, уладьте ситуацию, а лет через сто письмо станет подтверждением. Решающим свидетельством того, что «Игра воды» с изображением беременной синьоры — подлинная.

— Доказательств подлинности и без того достаточно. Улика опасна для нас. И потом...

Лука шагнул ближе. Парень коротко вздохнул. Пропасть между их позициями ощущалась как никогда непреодолимой.

— Тоджин, сейчас у нас нет возможности думать о том, что произойдёт спустя сто лет.

Аукционисту важно провести торги без помех.

— Я возьму ответственность на себя.

А вот реставратору — думать о будущем.

Он понимал, сколь пустыми звучали слова. Во рту пересохло, но он был готов стоять на своём до последнего.

Тоджин ожидал, что спор затянется надолго, но Лука лишь слегка стукнул его по плечу сжатым кулаком.

— Что ж, если вы так настаиваете…храните. Не представляю, как это делать на протяжении ста лет, но всё же.

— С-спасибо. Серьёзно?

— Если вдруг оно всплывёт, скажу, что вы его подделали из мести.

— Простите? Я — подделал? С какой стати?

— Объявлю, что мы расстались. А у бывших возлюбленных обид друг на друга хоть отбавляй.

Лука вскинул подбородок, криво усмехнувшись. Тоджин шумно выдохнул:

— Ха!

Он просто опешил.

— Да что вы вообще себе позволяете?!

Слова «расстались», «возлюбленные», «обиды», «подделка» — раздражали каждое по отдельности, а вместе вызывали настоящий взрыв.

— Я не занимаюсь подделками! Никогда.

— Лучшие фальсификаторы часто в прошлом реставраторы, не так ли? Вы и сами знаете.

Возразить он не успел — Лука вновь опередил.

— Так вот. Если письмо когда-нибудь всплывёт за эту сотню лет, — пострадает ваша репутация. Уверены, что готовы рискнуть ради того, чтобы просто сохранить его?

Сомнений у него не возникало. Оно того однозначно стоит.

Картина никогда не выставлялась публично. Существовали копии и подделки, но никто достоверно не знал, как выглядит оригинал. А значит, в глазах мира подлинником могла стать любая версия.

История живописи сама по себе — история подделок, копий и мошенничества.

Картина, под изображением которой скрывается беременная синьора, — и есть подлинник.

«Данное доказательство могло бы избавить экспертов, реставраторов, аукционистов и галеристов от титанического труда. И споров, конечно».

У него нет права уничтожать такую важную вещь.

«И всё же...»

Для него стало неожиданностью, что Лука уступил и вручил ему в руки то, что является его уязвимостью.

«У него наверняка имеется запасной план. А может, просто доверяет мне, потому что мы работаем вместе?»

Голова загудела от роя мыслей.

«Всё потому, что за время совместной работы между нами всё же возникло некое доверие, верно?»

— Я сохраню его до самой своей смерти. А корейцы, знаете ли, живут довольно долго.

Ответ прозвучал твёрдо. Лука коротко усмехнулся.

— Вот и прекрасно. Чтобы оберегать письмо, вам придётся прожить долго, Тоджин.

— Об этом можете не беспокоиться.

— Снова скажете, чтобы я беспокоился о себе?

Мужчина нахально улыбнулся. Его томный, пристальный взгляд заставил Тоджина невольно отступить на шаг.

«Никогда больше не буду говорить ему не беспокоиться».

Он не понимал, что такого особенного в его словах, но стоило лишь заикнуться о беспокойстве, как Лука тут же сходил с ума.

И его прищур…

Как только они встречались глазами, по спине пробегал ток.

И хуже всего то, что ощущение не являлось для него неприятным.

— Не…не трогайте меня. Сегодня я действительно больше не вынесу.

— Не трогаю. И не собирался.

Лука поднял руки ладонями вперёд — жест нарочито невинный, до отвращения фальшивый.

— Хватит врать.

— Разве я к вам сейчас прикоснулся? Или вы имеете в виду, что я лгу, говоря, что не собираюсь?

— По вашим безумным глазам всё ясно. Как можно так смотреть и притворяться?

— И как, по-вашему, я смотрю?

Тоджин, продолжая пятиться, наткнулся спиной на стену. Лука прислонился к ней же рядом с ним.

Он не касался его — просто смотрел. Но даже от подобного воздух между ними будто сгустился.

На Тоджина лёг взгляд, который невозможно описать словами. Его поражало, как он одними лишь своими глазами умудряется поменять атмосферу?

Веки, мочки ушей, родинка на щеке, шея, ключицы…горячий взгляд Луки скользил по телу Тоджина, словно выжигая клеймо.

Невыносимо неловко. И особенно из-за того, что тот и правда его не трогал.

— Смотрите…будто собираетесь съесть.

Иначе он описать не мог.

Если сказать ему отойти — отступит. И всё же из-за самого его присутствия и проклятой атмосферы между ними, казалось, что выхода нет.

— Я? Да ну…

Уголки губ Луки плавно изогнулись.

«Да ну?»

От короткого ответа у Тоджина перехватило дыхание. Мужчина наклонил голову. Под таким углом их губы легко могли встретиться.

«Беатриче…»

Внезапно в его сознании всплыло имя. То самое, что Лука назвал с непринуждённой лёгкостью, говоря по телефону, и за которым последовала странная, неприятная тяжесть.

Парень резко опустил голову.

— Мы сегодня мало что успели сделать. И я проголодался.

Он вырвался, будто тонущий из-под толщи воды, и, наконец, смог вдохнуть. Уходя, чувствовал на себе взгляд мужчины — тот следил за ним, провожая.

Что-то пошло не так. Сам факт, что имя Беатриче всплыло в подобный момент, и неприятное ощущение следом…

Тоджин нахмурился.

Он пребывал в смятении. Всё внутри него словно перепуталось.