Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
2 - 26

Лука потянулся, встал, надел пальто и вышел. Карла поднялась со своего места.

— Уже уходите? Вызвать вам водное такси?

— Не нужно. У меня ещё дела. Останьтесь до закрытия и уходите вместе со всеми. И ещё — никого не пускать на пятый этаж, ясно? Особенно в моё отсутствие. И если кто-то из моих родственников начнёт соваться — будьте особенно осторожны.

— Поняла. Всего доброго.

Лука слегка кивнул. Путь до главного входа был недолгим. Как и ожидалось, у ворот кое-кто уже ждал. С планшетом в руках и с неестественно бледной шеей, склонённой вперёд. 

Даже когда Лука подошёл к нему почти вплотную, он не заметил. Был целиком поглощён экраном — поворачивал и рассматривал увеличенные фрагменты холста «Игра воды».

— Тоджин.

Только услышав своё имя, Тоджин медленно поднял голову. Круглые глаза чуть сузились. Он неторопливо убрал планшет, плавно кивнул в знак приветствия.

— Анджело сегодня был ко мне особенно любезен.

— Вы ведь сами внесли это в контракт. Просьбу устранить несправедливое отношение.

— Пока требования по работе укладывались в разумные рамки и не доходили до абсурда, всё было терпимо. Дело вовсе не в Анджело…

— Глупости. Глава отдела не может быть непричастным к тому, что происходит у него в коллективе.

Он резко перебил — и в ответ услышал лёгкий вздох. 

Лука бросил на него взгляд.

Светло-серая куртка смотрелась на Тоджине очень к месту.

«Сколько же ему лет?»

Судя по дате рождения в резюме, между ними не было какой-то большой разницы.

Возможно, это ощущение возникало из-за общей плавности его черт — в нём не было ни одного резкого угла. Нежный и округлый.

Неудивительно, что он всеми силами добивался возможности реставрировать «Игру воды». С такой внешностью, должно быть, нередко сталкивался с предвзятым отношением. Лука просто смотрел на него, не скрывая интереса, но, видимо, Тоджин истолковал это по-своему.

— Я первым попросил о помощи, и, может, выгляжу жалко, но мне правда не по себе от обстановки в отделе.

— Вы не выглядите жалким. Лучше думайте, что теперь просто получаете то отношение, которого заслуживаете.

— Ну…слухи о том, что меня выделяют, всё равно не особо радуют.

— А что я могу поделать, если Анджело решил проявить симпатию?

Лука нарочно сделал вид, что не понимает. И тут же увидел, как у Тоджина расширились глаза. Он прекрасно ловил такие реакции.

— Речь не про Анджело. Про вас! Про то, что вы меня выделяете — вот какие слухи ходят.

— Ну, не без оснований. Это отчасти правда.

— Что ещё за правда?

Тоджин пробормотал что-то себе под нос. Несмотря на ровный, почти монотонный голос, итальянским он владел свободно.

Но это бормотание прозвучало на другом языке — на корейском. Даже не зная языка, Лука уловил, что тон был не особенно ласковый.

— Вы сейчас ругались? По-корейски? Перед человеком, который этого языка не понимает?

— Это был внутренний монолог. Что теперь, мне и мысли вслух нужно проговаривать на итальянском — с вашего позволения?

— Не ожидал от вас такой мелочности.

На этот раз он не ответил. Но, судя по тому, как начал озираться по сторонам, мужчина попал в точку. Щёки заметно покраснели. Губы скривились, и Тоджин поспешил сменить тему:

— Что вы хотели?

— Пойдёмте вместе.

— Вы в дом Марисы?

— Да. Если искать бумаги, то только там. В кабинете их точно нет. А вы просто сосредоточьтесь на работе. Пока — только на ней.

— Тогда, пожалуйста, не мешайте, когда я в студии.

— Постараюсь.

Только после того как его позвали, Тоджин медленно поднял голову. В его взгляде по-прежнему сквозило недоверие. Лука пожал плечами, но насторожённое выражение с лица парня не исчезло.

«Забавно».

Это чувство показалось странным. Его едва ли не открыто принимали за мошенника — и в этом было что-то свежее. Хотя они уже заключили контракт, Тоджин всё ещё ему не доверял — Лука не понимал, почему.

Реставратор с явным вздохом ускорил шаг и ушёл вперёд. Он догнал его за несколько шагов, но тот не скрывал, насколько это его раздражает.

— Не могли бы вы идти чуть поодаль?

— А с чего бы мне?

— Просто…у меня ощущение, что люди слишком часто бросают любопытные взгляды в нашу сторону.

— Правда?

Луку такое уже давно не удивляло.

— Разве обычно на вас не смотрят?

— Смотрят. Но как правило, это просто: «Что этот азиат делает в Италии?» А не так пристально, как сейчас.

Он и правда выглядел необычно — и миловидная внешность, и другая раса выделяли его. Лука был уверен, что Тоджин уже привык к повышенному вниманию.

Он посмотрел на него вопросительно, и тот поморщился.

— Думаю, всё потому, что я иду рядом с вами…с вами, синьор Орсини.

— Со мной?

— Просто мы с вами странно смотримся вместе.

А, теперь стало ясно. Действительно, не самая очевидная пара.

«И вполне себе повод для сплетен».

Подумал Лука. В тесной Венеции слухи распространяются быстро, и попадать в них совсем не хотелось. Но раздражало другое — то, как Тоджин начал ускорять шаг из-за этих взглядов. Мужчина не отставал.

— Ну и пусть. Подумают, будто у нас близкие отношения. Разве это не сыграет вам на руку?

— Мы ведь вне музея. И я, если вы забыли, просто хотел нормального, справедливого отношения, а не чтобы поглядывали так, будто у меня какие-то особые связи.

Серьёзность на круглом лице выглядела особенно выразительно. Лука вдруг заметил, что парень стал немного худее — скулы прорисовались чётче.

— Вы обедали?

— Нет. Но мне нравится есть в одиночестве.

Отказ был резким и безапелляционным. Лука едва не усмехнулся — но сдержался, чтобы не показаться насмешливым.

А тем временем Тоджин краем глаза, кажется, всё-таки посматривал на него — будто надеясь, что тот не обиделся.

— Я уже отвёз картину в дом. С сегодняшнего дня можно приступать к реставрации.

— Хорошо. Чем быстрее — тем лучше.

— Но вы ведь не хотите, чтобы руки дрожали от голода? Давайте сначала поедим.

Выражение лёгкого замешательства на его лице стоило увидеть. Лука подал это как чисто рабочую необходимость, и отказываться стало труднее. Тоджин остановился и подозрительно уставился на него — видимо боялся угодить в какую-то ловушку.

— Просто…у меня может случится несварение, если поем с вами.

После напряжённой сцены это прозвучало до смешного банально.

— Почему?

— Потому что мне с вами некомфортно.

— Почему?

— Пусть мы и работаем вместе, но днём вы — директор, а значит, мой начальник.

— Ну, целоваться-то мы уже пробовали.

— Простите?

Теперь он был в шоке. Его круглые губы ничего не сказали, зато взгляд — да.

Лука понял, что не ошибся. Именно из-за того неловкого, почти случайного поцелуя на приватной вечеринке Тоджин теперь избегал даже упоминания о ней.

— Я…я не понимаю, о чём вы.

Парень быстро собрался и проговорил с искусственным спокойствием. Но глаза забегали.

Их-то он никак не мог контролировать.

И хотя мужчина не собирался впрямь что-то делать — стало немного жаль, что всё, что он может сейчас, это…

— Ну, если не помните — что ж, бывает.

В глазах Тоджина на миг вспыхнула жизнь.

Если он так пугается даже такой мелочи — дальше будет только интереснее.

В тот день Лука перебрал в голове все возможные сценарии, которые могли бы развернуться там, наверху между ним и Тоджином. Как ни посмотри — даже если между ними и случилось лишь случайное касание губ, такая бурная реакция казалась чересчур яркой.

«Что, никто до этого его не целовал, что ли?»

Хотя, даже если и так — вряд ли это его бы удивило. Лука почти решился спросить, но, представив, как Тоджин снова всполошится, передумал.

— Пойдёмте поедим.

— Я же сказал, мне некомфортно.

— Если бы вам было по-настоящему некомфортно, вы бы промолчали. А раз говорите — значит, терпимо. Я угощаю. И, если что, есть отличное средство от несварения.

— Почему вы спрашиваете, если вам всё равно, что я отвечаю?

— Я не игнорирую. Я выслушал — и отклонил. Так что говорите, что хотите поесть.

Парень плотно сжал губы. Лука ожидал, что придётся ещё немного поторговаться, но вместо этого услышал только негромкий вздох.

«Интересно, что он в итоге попросит».

Несмотря на всё, что нужно было успеть — и с документами, и с реставрацией — Орсини был готов даже выкатить из гаража машину, которую не заводил уже много лет.

Почему — он и сам не мог объяснить. Но если этот дерзкий реставратор вдруг скажет, что хочет чего-то особенного, мужчина готов был использовать своё имя и заказать для него самое дорогое блюдо в городе. Даже не успев осознать, что это странно, он услышал:

— Гавайскую пиццу.

— Простите?

— И матча фраппучино.

Его лицо было непроницаемым — то ли Тоджин действительно этого хотел, то ли просто дразнил. Лука сдержанно улыбнулся.

— Это не еда. Назовите что-нибудь съедобное, Тоджин.

В итоге он всё же откусил кусок тонкой пиццы. Доставка сюда не осуществлялась, так что Лука сам заехал за «Маргаритой». Сверху было много рукколы, вкус — безупречный. Мужчина пригубил белое вино, в то время как перед Тоджином стояла кола.

— Это не тот вкус.

— Плохо?

— Нет, вкусно-то вкусно…

— Тогда доедайте.

Щёки дёрнулись. Он жевал, но глаза были полны недовольства.

— Вы вроде не из таких, но иногда ведёте себя, как самый настоящий местный.

— Просто не хочу, чтобы мой реставратор умер от отравления.

— И что же вы тогда ели в Лондоне?

— Точно не это.

— Да уж. Ничего удивительного.

Гавайская пицца, фраппучино…даже в Лондоне ему никто не предлагал ничего подобного. А если бы и предложили — он бы отказался. И всё же, глядя на эти надутые щёки, Лука испытывал искушение поддеть его.

— Пусть даже такая еда и мусор, но сейчас мне хотелось именно этого.

— Тогда собирайтесь. Говорят, лучший фраппучино с матча — в Милане. Прокатимся, если уж так хочется.

— Спасибо, не нужно. Надо работать.

Тоджин метнул в Луку сердитый взгляд. Остаток пиццы он почти затолкал себе в рот, жуя с остервенением. Потом быстро вымыл руки, привёл в порядок стол.

Это было странно. Что в этом моменте могла появиться…лёгкая нотка сожаления.

— Тоджин, вы пьёте кофе?

— Пью…в целом.

— Могу сварить.

— Всё равно же это эспрессо, верно? Не стоит.

— Могу добавить молока.

— От кофеина руки начнут дрожать. Не хотелось бы.

Он отмахнулся и пошёл наверх. Лука провожал взглядом его удаляющуюся спину, пока тот с гулкими шагами поднимался по лестнице.

На душе осталось странное, трудно объяснимое ощущение.

***

Было уже за восемь. С тех пор как он пожил в Англии, его представление о «вечере» сдвинулось в более раннюю сторону, но для Луки — как и для любого итальянца — вечер начинался не раньше девяти.

Он перетряс весь дом.

Перевернул старый проигрыватель и пластинки, заглянул в каждое место, куда могла пролезть хотя бы бумажка. Проверил письменный стол в спальне, углы дивана, керамическую вазу, куда были свалены неоплаченные счета. Там — в этих клочьях повседневности — и пряталась жизнь его тёти, Марисы, всегда будто парившей над землёй.

Вывод был прост.

«Полный хаос».

Просроченные счета, письма с угрозами и последними предупреждениями, несколько посланий с просьбой срочно отправить работы.

Тётя прожила жизнь, не зная, что такое нужда. Значит, не в деньгах было дело, а в лени. Она меняла секретарей, как перчатки, так что и поручить что-то было некому.

«А вдруг она просто выкинула это? И сертификат, и всё прочее…»

Мысль дошла до этой точки — и Лука оттолкнул её.

Выбросить — это тоже усилие. Не в её духе. Он уже было подумал, не поговорить ли с её бывшими секретарями, но прошло двадцать лет, да и помощников у неё была не пара человек.

Лука тихо застонал, и в этот момент зазвонил телефон.

— Да, Карла.

— Вам звонил господин Кит Су Нам. Хочет выставить на аукцион один портрет Вюйара. Говорит, это вещь с историей — покупка его деда, есть и сертификат. Вы его наверняка помните — он несколько раз сотрудничал с вами, когда вы были в аукционном доме. И на похороны синьоры приходил.

* Эдуар Вюйар — французский живописец и график. Известен камерными сценами из повседневной жизни, мягкой палитрой и декоративностью. Его работы отличаются интимной атмосферой и тонкой игрой света.

— Помню. Он ещё в Венеции?

— Да, но завтра уже улетает в Англию. Говорит, вернётся к Венецианской биеннале. Он хотел бы встретиться с вами хотя бы ненадолго сегодня. 

— Скажите, чтобы не шёл в кабинет директора. Лучше — к нам, в офис. Или даже так: пригласите его на ужин. И столик где-нибудь забронируйте. Только вы с нами не идите — просто ужин.

— Поняла. Кстати, сегодня ожидается сильный прилив. Может, вам стоит передвигаться на водном такси?

— Когда определитесь с рестораном — дайте знать. С такси я как-нибудь справлюсь.

Лука завершил звонок.

Если место директора музея он принял поневоле, то создание аукционного дома было его собственной инициативой.

«Щенок, который продаёт фамильные безделушки».

Сколько раз он слышал это в начале пути.

Хотя сам Лука никогда ничего из дома не продавал, а среди покупателей были состоятельные американцы, понятия не имевшие, кто такие Орсини. Конечно, фамилия тоже играла свою роль — но вовсе не ключевую.

Даже на посту главного аукциониста он всё равно оставался наёмным работником в чужой компании. Сейчас — уже нет.

«Пора показать результат».

Теперь, когда вся карьера строилась исключительно под его именем, ему нужен был триумфальный старт.

Первый аукцион просто обязан был стать успешным, и на нём он должен был произвести настоящий фурор. А для этой цели нет ничего лучше, чем «Игра воды».

Если люди так уверены, что Лука Орсини поднялся, распродавая фамильные «побрякушки», ему и самому было любопытно — какой эффект в итоге окажет эта картина.

***

Лука невольно подумал о Тоджине. Настал вечер, и он уже вполне мог отправиться домой. Странно, тот не показывался. Ни звука, ни шагов по лестнице.

Реставратор вёл себя настолько тихо, что казался незаметным. Мужчина поднялся в студию. Постучал — но ответа не было. Возможно, уснул? Он открыл дверь. К счастью, не заперто.

— Тоджин? Вы не спите? Я ухожу ненадолго.

— А…

Глухой голос наконец отозвался. Тоджин застонал, поднимая голову — видимо, долго сидел в таком положении. Когда встал, лицо было бледным, движения плеч и рук — скованными.

В студии из-за картин всегда царила прохлада, но не настолько, чтобы так стынуть. Лука подошёл и невольно коснулся его руки.

— Руки как лёд.

— Ч-что вы делаете?

Реакция запоздала. Холодные, одеревеневшие пальцы не сопротивлялись, только чуть дрогнули.

— Просто…выпил слишком много кофе.

— Разве вы не говорили, что от кофеина у вас руки могут дрожать?

Он не прикасался к кофе. Молча дёрнулись уголки губ.

— Принести плед?

— Нет, спасибо.

— Может, чаю? Внизу, помнится, были пакетики.

— Нет, правда, не нужно.

Парень выдернул руку и торопливо отодвинул планшет и увеличительное стекло. На столе вперемешку лежали куски холста — «Игры воды», снятые с рамы.

— Думаю, вам стоит на сегодня закончить и пойти отдохнуть.

— Нет. Я должен продолжать. Простите…сегодня…совсем ничего не сделал.

Словно признаваясь в чём-то страшном, реставратор понизил голос. Лука моргнул.

«Он что, правда думает, что я его сейчас отчитывать стану?»

От лица словно отлила вся кровь. Белая рука, лежавшая рядом с лупой, сжата в кулак — и заметно дрожала.

Лука постучал по столу. Тоджин поднял на него глаза. Даже в этом взгляде было что-то хрупкое.

— Вы дрожите, Тоджин?

— Я? Нет, что вы.

Но, сказав это, он тут же спрятал руки под стол. Лука потёр бровь.

— Или вы на наркотиках?

— Синьор Орсини! Вы что себе позволяете?

— Алкоголь?

— Вы в своём уме?!

Уши вспыхнули алым.

«Ну хоть кровь разогналась».

Да, такие слова были почти жестоки для человека, который отказался от кофе, боясь повредить работе.

— Значит, вы всё-таки просто нервничаете.

На это Тоджин уже не ответил. В глазах — раздражение, но возразить нечем. Он так настойчиво добивался права заниматься реставрацией сам — а теперь вот так.

— Я думал, вы не из тех, кто волнуется.

— Я тоже человек.

— Да уж. Похоже на то.

Это было просто наблюдение.

Лука всегда думал о Тоджине как о чём-то округлом, цельном, сдержанном. Но время от времени тот неожиданно приоткрывал свою мягкую сердцевину — и тогда разница между обликом и сутью казалась почти ошеломляющей. Будто кто-то плеснул холодной воды в лицо. И всё же — это ощущение ему даже нравилось.

— Тоджин.

Он мельком взглянул на часы и сел. Пора было выдвигаться к ужину.

— Садитесь.

Тот немного замешкался, но присел.

— Расскажите, почему вы дрожите?

Максимальная ставка на аукционе — один миллион семьсот семьдесят пять тысяч долларов. Картина Вюйара, одного из ярчайших представителей французского искусства девятнадцатого века, уже ждала своего часа — и Луку.

* Примерно 163 миллиона рублей.

Хотя по идее он сам должен был умолять клиента доверить эту продажу, но опаздывал. Без сомнений, опаздывал.

И всё же — Лука остался здесь.

— Вы дрожите потому, что работа слишком дорогая?

Губы Тоджина были плотно сжаты. Он не ответил. Мужчина тихо хмыкнул.

— Хотя, кто знает, насколько она вообще дорога, раз её никогда не выставляли на торги и не продавали. Вполне возможно, что работы, восстановленные в Уффици, стоили и больше.

— Я…знаю.

— К тому же в реставрации главное — возможность вернуть всё к исходному виду. Так что даже если что-то пойдёт не так, это ведь можно будет исправить, верно?

— По правилам — да. Но на деле всё не так-то просто…да и на этот раз…сроки…

Его белоснежная рука была сжата в кулак до тех пор, пока кожа не окрасилась в красный цвет. Он замолчал, будто только что проговорился.

День предпросмотра — день, когда компания Луки впервые выйдет в публичное поле. Он поставил крайнюю дату — не позже этого момента. Три, максимум четыре месяца. Лука прекрасно знал, насколько может растянуться реставрация — и насколько это ненадёжный срок.

«Это почти невозможно».

Но сам же Тоджин сказал, что справится. Он не забыл. И не хотел прикрываться оправданиями, что не хватило времени.

Все его мысли были как на ладони — поразительная прозрачность, почти трогательная в своей ответственности.

— Начнёте — и волнение пройдёт. Вам же не привыкать. В Уффици вы ведь восстанавливали даже Тициана — работали над картиной шестнадцатого века — и ничего.

* Тициан Вечеллио — великий художник итальянского Возрождения, мастер венецианской школы. Прославился тонкой передачей цвета, света и эмоций. Его картины хранятся в крупнейших музеях мира, включая Уффици.

— Всё происходило иначе: были подробные рекомендации, и повреждения не такие серьёзные. Немного волновался, да. Но так сильно — впервые.

Эта работа и правда была сложнее. Лука это понимал. «Игра воды» была почти уничтожена, да и как выглядел оригинал — почти никто толком не знал.

И всё-таки — сильнее, чем с Тицианом? Удивительная избирательность.

— Это нормально. Люди нервничают, Тоджин. Вы не робот.

— Но это ведь не про вас, синьор Орсини.

— Кто сказал, что я не волнуюсь? Я тоже дрожу.

Лука откинулся на спинку кресла. На лице реставратора, не умевшего скрывать эмоции, промелькнуло недоверие.

«Обидно».

Люди всегда воспринимали Луку Орсини как человека, уже готового, отшлифованного, без изъянов. И его это особо не задевало — отчасти ведь так оно и было.

Но ведь он тоже испытывал тревогу, страх, зависть, усталость. Просто его научили эти чувства скрывать.

— Со временем привыкаешь, и волнение уходит. Я, между прочим, тоже обычный человек. И тоже дрожу. Особенно перед крупными аукционами.

— Спасибо за утешение, но не обязательно же так врать.

— Это правда.

— Вы? Обычный? Простите, но это не звучит правдоподобно.

— Ладно, что ж. Перед большими торгами я, значит, сначала поплачу, потом покричу, приму таблетку, выкурю косячок, перекрещусь и только после этого выхожу на сцену.

На самом деле ему уже следовало бы поспешить — если он хотел заполучить ту самую картину Вюйара. Но этот бессмысленный, даже нелепый разговор казался ему куда интереснее.

— Вы сейчас…врёте, да?

Тоджин даже не пытался закрыть рот от удивления. Сузив глаза, он оглядел его с ног до головы, будто проверяя, не шутит ли.

Мужчина с серьёзным видом пожал плечами. Тоджин не скрывал, что в ужасе. Первым не выдержал Лука — рассмеялся. И даже тогда реставратор, казалось, не понял, шутка это или нет.

— Частично.

— Что именно правда?

— Я действительно перекрещиваюсь. Привычка.

Тот по-прежнему смотрел на него с подозрением, потом устало потёр шею.

— Может, и мне перекреститься?

Тоджин жил в Италии уже седьмой год, но даже не знал, как правильно это делать — его рука лениво поводила в воздухе, скорее шутливо.

Это не походило на него. Вздох, с которым он это произнёс, был слишком обречённым. Ему куда больше шли самоуверенность и лёгкое нахальство. Лука взял его за руку.

— Знаете, что помогает от волнения?

— Что?

Видимо, действительно стало любопытно — стоило упомянуть о «способе», как глаза, ещё минуту назад безжизненные, вдруг заискрились интересом.

— Переключить внимание на что-то другое.

— Если отвлечься, это только помешает работе.

— Настолько не доверяете собственным рукам? Говорят ведь, руки помнят больше, чем голова.

— Простите, а вы когда-нибудь занимались реставрацией?

— Это Мариса так говорила, когда писала картины.

Лука специально упомянул тётю — и, как и ожидал, это сработало. Тоджин лишь с запоздалым вниманием посмотрел на их сцепленные руки, но больше ничего не сказал.

— Нет, ну…на что мне сейчас отвлекаться? Я с ума схожу из-за этой картины. Все мысли о ней.

— Вот именно.

Тоджин слегка склонил голову набок, внимательно слушая.

«Дальше я вряд ли смогу быть полезен».

Он и так уже сказал всё, что должен был. Пора ехать в ресторан.

«Во всём нужна мера, даже в попытках успокоить».

И всё же в том, как этот тревожный реставратор чуть разомкнул губы и наклонил голову, было что-то соблазнительное.

В его маленькой голове, похоже, не оставалось места ни для чего, кроме картины.

Взгляд Луки упал на пятнышко на щеке реставратора, мазок краски. Этот след резко контрастировал с тоном кожи, привлекая внимание.

«Интересно, а щека у него тоже прохладная, как и рука?»

Желание прикоснуться к его лицу вспыхнуло неожиданно. Это не являлось попыткой подразнить его, скорее искренним порывом. Лука даже не задумывался о том, что подумает Тоджин.

— Я могу помочь. Теперь мы в одной лодке.