37. Переход через мост

Се Гуан слегка опешил.

На мгновение в его глазах промелькнула сложная эмоция: мимолетное колебание, смешанное с внезапным озарением. Это было настолько ясно, что Хо Минцзюнь едва не поверил, что Се Гуан действительно понял его скрытые чувства.

— ... — Се Гуан с немым изумлением уставился на него. — Ты чего это? То заявляешь, что у меня низкий IQ, то намекаешь, что я похож на вазу для украшения интерьера[1]. Неужели так уж затаил обиду?

— Я не... я не это имел в виду... — попытался оправдаться Хо Минцзюнь.

— Сам же сказал, что в гостиной пустовато — значит, не хватает какого-нибудь украшения. Теперь ещё и прямо меня оскорбляешь? — Се Гуан ткнул в него пальцем. — Говорю тебе, даже у ваз есть свой характер. Продолжишь в том же духе — и в следующий раз я специально покажу тебе, что такое настоящая умственная отсталость, вот увидишь!

Хо Минцзюнь был настолько ошарашен этой невероятной, до мозга костей непробиваемой тупостью, что на мгновение онемел. Он действительно не мог понять, насколько же надо быть слепым, чтобы влюбиться в такого человека. 

Учитель Се и впрямь оправдал свою репутацию абсолютного гетеросекуала вселенского масштаба.

— Ладно, ладно, виноват, — Хо Минцзюнь, желая замять конфликт, взял его за плечи и повёл в гостиную. — Ты не ваза. С того момента, как учитель Се восседает в моей гостиной, она озарилась сиянием его красоты, и даже это скромное жилище заиграло новыми красками.

Се Гуан легонько, точно в шутку, ткнул его локтем:

— Не надо думать, что я неуч. Разве можно так использовать слово «сиять»?

— Улови суть! Главное, ты понял, что это комплимент[2], — Хо Минцзюнь обхватил ладонью его локоть. Се Гуан был в футболке с короткими рукавами, его кожа была сухой и прохладной, а на обнажённом предплечье виднелось несколько красных полосок. 

— Как это случилось? — спросил Хо Минцзюнь.

— А? — Се Гуан опустил взгляд, посмотрел на свою руку и беспечно ответил: — Пустяки. Если бы ты не сказал, я бы и не заметил. Мы целыми днями на съёмочной площадке сражаемся и убиваем. Наверное, где-то случайно задел.

Ладонь Хо Минцзюня была тёплой, и ему показалось, что температура тела Се Гуана слишком низкая. Он подошёл к пульту и повысил температуру кондиционера на два градуса:

— Побереги себя. Каждый раз после съёмок у тебя остаются какие-то отметины. Если превратишься в пятнистого тигра, как потом людям будешь показываться?

— Хорошо, поня-я-л, — лениво протянул Се Гуан, прислонившись к подлокотнику дивана и с улыбкой глядя на него. — Режиссёр, Хуан Чэн, сестра Линь Яо, мой отец — никто из моего окружения не умеет так ворчать, как ты.

Хо Минцзюнь небрежно набросил пиджак на вешалку и, развязывая галстук, спросил:

— А осталось ли в твоём окружении место для кого-то ещё? Мог бы и меня пристроить.

Вопрос, казалось, застал Се Гуана врасплох. Он долго думал, прежде чем неуверенно проронить:

— Крёстный[3]...?

Хо Минцзюнь готов был расхохотаться от досады.

С каменным лицом он закатал рукава рубашки, и в воздухе на мгновение повеяло смертельной угрозой. Се Гуан, видя, что дело принимает плохой оборот, окинул взглядом комнату, понял, что путь отрезан Хо Минцзюнем и журнальным столиком, упёрся одной рукой в спинку дивана и с лёгкостью перепрыгнул через него:

— Давай решим вопрос миром, без рукоприкладства!

— Иди сюда, по-хорошему.

Се Гуан мелкими, неуверенными шажками приблизился к нему и с предельной искренностью извинился:

— Покровитель, моя опора, я виноват!

Хо Минцзюнь спросил:

— В чём именно?

Се Гуан ответил:

— Вы настолько молоды и красивы, что с первого взгляда видно — у вас не может быть такого взрослого сына.

Хо Минцзюнь: 

— ...

На этот раз Се Гуану не удалось сбежать. Хо Минцзюнь повалил его на диван, взыскав дань за его длинный язык.

Они сцепились в шуточной борьбе, и в итоге Хо Минцзюнь приподнялся на диване на одном колене, а Се Гуан лежал под ним, словно выброшенная на берег рыба, с руками, заведёнными за голову, и футболкой, закатавшейся до самого верха, обнажив худой, но рельефный живот.

Кожа касалась кожи, один прижимал другого — даже самые лучшие друзья, а уж тем более двое, которых и так уже ошибочно приняли за геев, от такой близости невольно почувствовали бы неловкость.

Улыбка в глазах Се Гуана померкла. Он не испытывал отвращения к физическому контакту с Хо Минцзюнем, но в месте, где тот касался его, вдруг стало жарко, будто нервные окончания внезапно стали в несколько раз чувствительнее. Беспричинная паника вспыхнула в груди, заставив его резко отвести взгляд, не смея больше встречаться глазами с Хо Минцзюнем.

Он беспокойно дёрнул запястьем, подумав: «Странно, с чего это я краснею и сердце колотится? Словно девочка, которую прижали к стене».

Безупречный внешний вид Хо Минцзюня слегка растрепался, несколько прядей упали на лоб, а взгляд из-под них стал ещё глубже и сосредоточеннее, словно он разглядывал какую-то редчайшую драгоценность, достойную внимательного изучения.

Он не упустил того, как Се Гуан отвёл глаза.

И именно в этот момент Хо Минцзюнь внезапно осознал, что, пожалуй, немного... поторопился.

Опираясь на могущественную империю «Хэнжуй», он держал в руках ослепительные богатства и власть. Желающие родить ему наследника, разделить с ним жизнь, а то и вовсе просто переспать без всякого статуса и положения — и мужчины, и женщины — выстроились бы в очередь от его дома до самых дверей офиса. Однако Хо Минцзюню было уже за тридцать, а он всё ещё оставался одинок, словно айсберг, что никогда не растает: на одну восьмую возвышающийся над водой, холодный и неприступный, а под поверхностью моря скрывающий огромную, необъятную ледяную глыбу.

Типичный генеральный директор, не верящий в любовь с первого взгляда и не доверяющий любви, что рождается со временем — во всех смыслах это звучало просто невероятно. В высших кругах, где богатые и знатные семьи выстраивают иерархию на деньгах, «хранить себя в чистоте» — вовсе не комплимент. Хо Минцзюнь наслушался достаточно сплетен о «той самой» стороне своей жизни — намёков, порой прозрачных, а порой и откровенных, — что он или импотент, или же страдает от какого-то постыдного недуга.

Личная жизнь становится темой для пересудов, отсутствие личной жизни — тоже. Порой Хо Минцзюнь недоумевал, подозревая, что, возможно, Бог, создавая некоторых людей, перепутал у них голову с причинным местом.

Но в конце концов он был всего лишь смертным, а не скоплением холодных неорганических веществ, не настоящей несокрушимой твердыней. Ему довелось испытать потрясение от щедрости едва знакомого человека и пережить предательство, подстроенное кровным родственником. Самые близкие и самые далёкие, самые глубокие и самые поверхностные связи сплелись в этом мире, словно мосты, проложенные неверно, превратив сферу его чувств в недосягаемый берег.

Переключатель, ведущий к «влюблённости», всегда был на месте, просто спрятан слишком глубоко, и до него было слишком трудно дотянуться, потому он и оставался запечатанным на долгие годы, покрываясь слой за слоем ржавчиной времени.

Появление Се Гуана ненадолго развеяло туман у того конца моста, но вскоре он снова сгустился. Хо Минцзюнь думал, что это всего лишь мираж, но в тот краткий момент, когда «тучи рассеялись и появилось солнце», всё было так ясно, что он не мог удержаться от того, чтобы не оглянуться назад.

Он начал держать в сердце этого человека, что по ошибке забрёл к переправе, наблюдать, как Се Гуан медленно поднимается на мост, медленно движется вперёд. И когда разразился кризис, Се Гуан без колебаний ринулся к нему — эта траектория почти совпала со следом, что оставил в его жизни Чэн Шэн много лет назад.

Хо Минцзюнь обнаружил, что не может дождаться, пока Се Гуан придёт с того берега, и уже сам нетерпеливо устремился ему навстречу.

Он начал раскрывать перед Се Гуаном своё личное пространство, взращивать отношения более тесные, чем дружба, и, как все влюблённые идиоты, намеренно или нет флиртовать с ним. Однако Хо Минцзюнь забыл, что Се Гуан изначально вовсе не собирался идти по дороге любви — тот считал, что уже достиг конечной точки, и не замечал путь, что расстилался перед ним с другой стороны.

Теперь же Се Гуан запаниковал, словно зверёк, наконец осознавший, что он вовсе не в безопасной зоне. Впереди простирался неведомый путь — возможно, ведущий в райские сады, а возможно, в бездну.

И Хо Минцзюнь сжалился.

После того, как его оглушило этим внезапным сердечным трепетом, что случился с ним раз в тридцать три года, он вдруг пришёл в себя и осознал, что слишком уж торопится. Практически заставляет Се Гуана открыть глаза и сделать выбор — робко шагнуть вперёд или же, в ужасе, отступить назад.

Почему бы не подождать его?

Подождать, пока тот обретёт покой в тихом потоке нежности и заботы, разглядит путь впереди и без сожалений сделает тот шаг, которого он от него ждёт.

Се Гуан затаил дыхание и замер, не смея пошевелиться, ожидая реакции Хо Минцзюня. Он чувствовал, что эта внезапная неловкость вызвана его собственной чрезмерной чувствительностью, но в то же время в глубине души боялся, что недоброе предчувствие окажется правдой.

Если бы Хо Минцзюнь сейчас тоже вышел из равновесия, это, вероятно, полностью перевернуло бы мировоззрение Се Гуана.

Хо Минцзюнь, переживший внезапное прозрение, способное потрясти землю и низвергнуть небеса, лишь сдержанно и бережно расправил задравшуюся футболку, прикрыв обнажённый живот.

Этот поступок истинного джентльмена мгновенно успокоил трепетное сердечко Се Гуана. Напряжённая атмосфера развеялась, словно под лёгким дуновением ветерка или журчанием ручья. Неясно, то ли из-за облегчения, то ли из-за того, что его «погладили по шёрстке», но внезапно он почувствовал, что Хо Минцзюнь невероятно... обаятелен[4]. Именно так, как часто восторженно говорят девушки в интернете — словно от лёгкого электрического разряда сердце на мгновение замирает и пробегает приятная дрожь.

— Я пойду наверх, приму душ, — Хо Минцзюнь легко хлопнул его по боку и поднялся. — А ты полежи.

Се Гуан ухватился за его руку, чтобы подняться с дивана, и небрежно провёл ладонью по растрёпанным волосам:

— Не могу. Сегодня из компании привезли целую кучу фотографий и постеров, — ждут, чтобы я их подписал.

Хо Минцзюнь заметил на столе свёрнутые рулоны бумаги, не меньше сотни листов.

— Неудобно же на журнальном столике, — сказал он. — Иди в кабинет.

Се Гуан ответил: 

— Разве твой кабинет не под запретом для посторонних? Я могу и за обеденным столом подписать.

— Не так уж много тут правил, — усмехнулся Хо Минцзюнь. — Иди.

Когда Хо Минцзюнь вышел из душа, его лёгкое опьянение и недавние эмоциональные колебания почти рассеялись. Он почувствовал, что в таком состоянии сможет без проблем общаться с Се Гуаном, поэтому высушил волосы и направился в кабинет.

Обычно осанка Се Гуана была очень собранной и прямой, но за письменным столом он выглядел как-то неестественно. Он слишком давно покинул ученическую скамью и теперь, словно внезапно обузданный дикий конь, понял, что совсем разучился писать.

Хо Минцзюнь подошёл к нему сзади, взглянул на каракули на белом листе и едва не рассмеялся:

— Это что такое?

Почерк Се Гуана был до того безобразен, что на него было больно смотреть — даже обычный стандартный шрифт ему не давался, уровень был примерно как у третьеклассника, и даже собственное имя он писал криво и косо. Он откинулся на спинку стула и смущённо почесал кончиком ручки подбородок:

— Ну, я же необразованнный.

Его образование и правда было невысоким: большинство его сверстников, в худшем случае, изучили трёхлетнюю программу в колледжах или профессиональных училищах, а Се Гуан, закончив старшую школу, сразу начал работать. За эти годы у него не было возможности подучиться.

Хо Минцзюнь встал рядом, взял несколько чистых листов и с лёгкостью вывел на бумаге два иероглифа: «Се Гуан».

Тот приблизился посмотреть и увидел, что Хо Минцзюнь написал его имя три-четыре раза разными стилями, каждый раз по-новому.

— Какой нравится? — спросил Хо Минцзюнь, откладывая ручку.

— Круто, все очень красивые! — Се Гуан указал на первый вариант: — Вот этот.

Хо Минцзюнь взял его правую ладонь, поправил захват ручки, а другой рукой, чтобы сохранить равновесие, обвил плечо Се Гуана и упёрся в край стола:

— Я несколько раз проведу твоей рукой, а ты запомнишь движение и натренируешь подпись. — Его пальцы длинные и красивые, сразу видно, что они привыкли держать ручку. Он шаг за шагом показывал Се Гуану, как писать его имя: — Запомнил?

Сзади на него давил вес руки Хо Минцзюня, спиной ощущалось исходящее сквозь одежду тепло его тела, а нос улавливал слабый аромат геля для душа. Хотя формально это и не было объятием, казалось, будто его прижали к груди.

Эта близость ничуть не уступала недавнему неловкому контакту, но, к удивлению, не вызывала никакого дискомфорта — лишь ощущение тёплой нежности.

Сердце Се Гуана тихо сжималось:

— А как твоё имя пишется?

— М-м? — Хо Минцзюнь двинул его рукой на несколько сантиметров ниже и вывел своё имя. Неизвестно, намеренно или случайно, но оно встало вровень с именем Се Гуана.

Выглядело удивительно гармонично.

Се Гуан фыркнул, словно от внезапного помешательства, и, смеясь, поднял голову, чтобы взглянуть на Хо Минцзюня. Как раз в этот момент и тот опустил на него взгляд, в глазах его таились глубоко запрятанные снисходительное обожание и нежность.

В этой сцене было какое-то трогательное чувство узнавания. В сердце Се Гуана струилась невыразимая сладость, и ему смутно вспомнилось, как несколько дней назад на съёмках главные герои читали вместе при свете лампы, и в репликах была очень подходящая фраза… Как же там было?...

...«алый рукав добавляет благоухания»[5]?

Се Гуан внимательно обдумал образность этого выражения, затем взглянул на высокую и стройную фигуру Хо Минцзюня — и мгновенно был поражён собственной дурью.

«Алый рукав»? Какого чёрта!

Примечание автора новеллы:

Возможно, учитель Се не знает, но мы, девушки, описывая кого-то как «обаятельного», потом обычно добавляем: «хочу за него замуж».

[1] Выражение уже встречалось в главе 18: 花瓶 (huāpíng) — букв. «цветочная ваза», метафора для обозначения «красивого, но несущественного человека».

[2] Хо Минцзюнь использует целых две классические идиомы в качестве комплимента:
光彩照人 (guāngcǎi zhào rén) — букв. «сияние озаряет людей». Означает, что человек настолько ярок, красив и талантлив, что его внутренний и внешний свет буквально «освещает» всех вокруг. 

蓬荜生辉 (péngbì shēng huī) — букв. «скромное жилище засияло светом». Это самоуничижительная вежливая формула, которую говорят, когда в гости приходит уважаемый и важный гость. Хозяин говорит: «Ваше присутствие заставляет моё убогое жилище сиять». 

То есть Хо Минцзюнь выдаёт чрезвычайно цветистый, поэтичный и немного старомодный комплимент: «Ты не бездушный предмет, твоё присутствие — это честь для моего дома, и ты наполняешь его светом».

Се Гуан же притворяется, что воспринимает это как ошибку в словоупотреблении. Он выхватывает из фразы глагол 照 (zhào) — «освещать, озарять, сиять», как если бы Хо Минцзюнь сказал: «ты светишь на мою гостиную, как люстра». А затем демонстрирует свою «обиду»: «Ты что, думаешь, я настолько неуч, что даже не знаю, как правильно используются слова?».

[3] 干爹 (gāndiē) — «крёстный отец» или «приёмный отец». В современном китайском интернет-сленге так же называют богатых пожилых покровителей молодых девушек или юношей, т.е. речь о «спонсорских» отношениях по расчёту, прикрытых маской «родства».

[4] 苏 (sū) — интернет-сленг: очень привлекательный, обворожительный, вызывающий восторг или желание «выйти замуж» (что автор и упоминает в примечании в конце главы). Часто употребляется вместе с 萌 (méng, милый/миловидный) или 甜 (tián, сладкий/милый). 

[5] 红袖添香 (hóng xiù tiān xiāng) — букв. «красные рукава добавляют аромата», классическая китайская идиома, описывающая идеализированную сцену, где прекрасная женщина добавляет благовония или ассистирует учёному мужчине во время его интеллектуальных занятий, создавая эстетичную и романтическую атмосферу.