38. Прозрение

Се Гуан усилием воли успешно подавил свои фантазии, полные персиковых соцветий и ивовой зелени[1]. Ухватив ручку, он какое-то время размашисто выводил иероглифы, словно одержимый духами, придав элегантному и свободному автографу Хо Минцзюня флёр современного абстракционизма. Закончив, он поднял листок, немного полюбовался своим творением и остался очень доволен собой. Отложив ручку, он сладко потянулся и произнёс:

— Ты ведь, наверное, не наелся во время ужина? Так что, может устроим ночной перекус?

Хо Минцзюнь бросил взгляд на настенные часы и обнаружил, что с момента, как Се Гуан сел, прошло меньше пятнадцати минут. В школьные годы он, вероятно, тоже был ребёнком, который доставлял немало хлопот. Хо Минцзюнь покачал головой и рассмеялся:

— Гиперактивный.

— Это называется энергичный и подвижный, — с видом полной правоты заявил Се Гуан.

— Да, и к тому же юный и полный сил, — подхватил Хо Минцзюнь. — Растёшь, тебе нужно пополнять запасы питательных веществ. Твой агент в курсе, что ты собираешься устроить перекус в десять вечера?

Се Гуан с грозным видом хлопнул по столу:

— Меньше болтай! Будем есть или нет? Одно слово!

— Будем.

Они переглянулись, мгновенно достигли согласия и радостно отправились вниз готовить.

Согласно правилам поддержания здоровья, распространённым в семье Хо, ужин должен быть лёгким и умеренным, перед сном нельзя ничего есть, а полуночные перекусы — это вообще величайшее зло. Хо Минцзюнь прожил с этими правилами двадцать лет, и, поскольку от природы он не придавал большого значения вкусовым удовольствиям, полуночные перекусы в принципе отсутствовали в его жизни. Даже когда из-за частых светских мероприятий ему удавалось за ужином съесть всего несколько кусочков, по возвращении домой он в лучшем случае разогревал себе стакан молока. Ведь в его жизни не было человека, который готовил бы для него что-то заранее. А если ему что-то было нужно, приходилось звать домработницу и просить приготовить — весь энтузиазм по отношению к еде иссякал ещё в процессе поисков и ожидания.

Кулинарное мастерство Се Гуана вряд ли могло сравниться с умением домашней помощницы, готовившей всю жизнь, но Хо Минцзюню всегда нравились приготовленные им блюда, и даже мысль о ночном перекусе вызывала оживление. Важен был не тот самый глоток супа или чашка риса, а уникальное чувство «особенного отношения» — мысль о том, что уже глубокая ночь, а кто-то по-прежнему бережно заботится о нём.

— Вижу, в холодильнике есть бульон на косточке. Сварим вонтоны, хорошо?

Стоило Се Гуану войти на кухню, как он сразу почувствовал себя гораздо свободнее, чем в кабинете. Из холодильника он достал несколько грибов шиитаке и пучок зелёного лука, а затем отыскал упаковку готового мясного фарша. Хо Минцзюнь решил помочь ему с мытьём овощей, и Се Гуан его не останавливал. Они стояли плечом к плечу у столешницы — генеральный директор и знаменитость, — ни внешностью, ни манерами ничем не напоминая домохозяек, но атмосфера между ними казалась гармоничной, и во всём чувствовалась какая-то трудноописуемая теплая близость.

Фарш заправили сахаром, солью, соевым соусом и приправой усянмянь, дали ему пропитаться, а затем смешали с измельчённым зелёным луком и грибами. Се Гуан быстро раскатал тесто и с улыбкой принялся учить Хо Минцзюня лепить вонтоны. Бульон на косточке закипел, и когда крышку приподняли, поднялось густое облако белого пара. В бурлящем супе заплясали водоросли и сушёные креветки, а сквозь тонкое тесто вонтонов проступал тёмный цвет начинки. Спустя несколько минут блюдо сняли с огня. На дно фарфоровых пиал положили по щепотке зелёной кинзы и залили бульоном, а на поверхности плавали аккуратные, пухлые вонтоны. Выглядело всё просто, но аромат был манящим.

Каждый получил по пиале, и они ели с наслаждением, сидя друг напротив друга.

Подобные ночные перекусы, хоть и являются преступлением, дарят и ни с чем не сравнимое чувство счастья. Горячий суп утолял не только голод, но и как рукой снимал всю тревогу, неловкость, беспокойство, нерешительность и смутные, едва уловимые переживания.

Трудно коснуться сердца, но покорить желудок так легко.

Вероятно, Се Гуану и в голову не могло прийти, что впервые мысль «неплохо бы так прожить всю жизнь» возникла у Хо Минцзюня не благодаря его таланту и внешности, не из-за стечения обстоятельств или самоотверженных поступков, а всего лишь из-за самой обычной тарелки дымящихся вонтонов.

Вот же обжора.

Насытившись, они разошлись по своим комнатам. В прошлый раз Се Гуан останавливался в главной спальне, а на этот раз перебрался в гостевую. Едва он присел на край кровати, как услышал стук в дверь.

— Дверь открыта! — громко крикнул он.

В комнату вошёл Хо Минцзюнь в тёмно-синем шёлковом халате, держа в руке круглого и пухлого… краба.

Се Гуан не сдержался и расхохотался. Хо Минцзюнь, ухватившись за клешню, поднял эту штуку перед ним и, с подёргивающимися уголками губ, спросил:

— И как он оказался на моей кровати?

— Прости, — с искренним раскаянием сказал Се Гуан. — Это подарок от фанатов. Я только на секунду зазевался, а он сам сбежал на своих ножках. 

С этими словами он потянулся и потрогал торчащие тонкие ножки краба-подушки, затем невинно добавил: 

— Видишь, у него ведь целых восемь ног.

Хо Минцзюнь был сражён его ребячеством. Трудно представить, каким шоком для него стало, когда он, войдя в комнату, увидел розового краба, который с важным видом восседал на его подушке и самодовольно ухмылялся. А тут ещё главный виновник, притворяясь невинным, с ехидцей допытывался:

— Ну что, приятный сюрприз? Не ожидал?[2]

Тридцать лет хранил целомудрие, как драгоценный нефрит, и тут на тебе — краб в постели. И где же теперь искать справедливости?

Взор Хо Минцзюня скользнул за плечо Се Гуана, и краем глаза он заметил выглядывавшую из-за изголовья кровати светло-зелёную клешню ещё одного краба. Затем он взглянул на его розового собрата в своей руке, внезапно проникся скрытым смыслом происходящего и мгновенно перестал злиться.

Мало того, что перестал злиться, так ещё и подумал, что хотя «крабовые фанаты» и склонны иногда нести вздор, но в поступках они весьма чутки и внимательны — прямо-таки маленькие ангелочки.

Ущипнув краба за другую клешню, Се Гуан сказал:

— Разве он тебе не нравится? Такой же милашка, как ты.

— … — Хо Минцзюнь сдержанно кашлянул и нарочито неискренне произнёс: — У меня на кровати никогда не было таких вещей. Оставь его себе. Разве этот и тот, что у тебя, не пара?

Он уже ожидал, что Се Гуан скажет: «Давай возьмём по одному», — и тогда можно будет обоснованно заполучить парные вещички. Но этот бестолковый опять ушёл не в ту степь и, помахав перед ним клешней, сказал:

— Если никогда не было, можешь начинать привыкать с сегодняшнего дня. Он же не будет тебя домогаться, чего ты боишься?

Хо Минцзюнь:

— … 

Он опасался, что если продолжит разговаривать с Се Гуаном, то в эту ночь точно не сможет уснуть. Проглотив обиду, он взял краба и собрался было вернуться в свою комнату, но Се Гуан, не умолкая, твердил ему вслед:

— Осторожнее, смотри, не оторви ему клешню.

Хо Минцзюнь глубоко вздохнул, с мрачным лицом зажал розового краба под мышкой и ушёл.

— Ишь ты, прямо классический «цундэрэ», — пробормотал Се Гуан, возвращаясь на кровать. Он обнял светло-зелёного краба и перекатился с ним на постели. — На словах отнекивался, а на деле всё равно поддался[3].

На следующий день по расписанию была только съёмка для обложки журнала, назначенная на вторую половину дня. Как раз подвернулись Ван Жолунь и Ли Янь, снимавшиеся в то же время. Все трое были знакомы друг с другом, хоть и никогда не общались тесно. Поэтому, когда съёмки закончились, Ван Жолунь нашёл местечко, где они могли пропустить по стаканчику и приятно пообщаться, и засиделись далеко за полночь.

Ближе к полуночи Линь Яо внезапно позвонила ему и срочно добавила в расписание ещё одно мероприятие — кулинарное шоу «Суперхранитель очага». Изначально гостем должен был стать новенькая айдол, недавно подписанный Линь Яо, но, к несчастью, накануне съёмок у него случился приступ острого аппендицита, и его экстренно прооперировали. В этом шоу к кулинарным навыкам гостей предъявлялись определённые требования, и тут было не отделаться элементарным уровнем вроде яичницы с помидорами. Среди мужчин-артистов компании немногие умели готовить, а выдающихся кулинаров было и того меньше. К счастью, у них был Се Гуан — универсальный мастер на все руки. Завтра вечером ему предстояло посетить благотворительный ужин, и это было гораздо более важным событием. Следовало бы беречь силы и готовиться к важному выходу, но раз уж Линь Яо лично к нему обратилась, Се Гуан не мог отказать и был вынужден согласиться.

Вернувшись вечером, он рассказал Хо Минцзюню о предстоящем событии. Тот прекратил стучать по клавиатуре и спросил:

— Благотворительный ужин в банкетном зале «Красная площадь»? Организатор — семья Сунь из «Тайхэ»?

Се Гуан не знал, что такое «семья Сунь из «Тайхэ»», но первую часть фразы уловил:

— Да, благотворительный ужин на «Красной площади».

— Тогда дело ясное, — невозмутимо произнёс Хо Минцзюнь, снова принимаясь печатать. — Как раз завтра вечером я тоже собираюсь туда. Закончишь запись, приходи прямо ко мне в офис. Одежда и стилист будут ждать на месте.

— Ты тоже идёшь? — удивился Се Гуан. — Почему раньше не говорил?

— Только что решил, — ответил Хо Минцзюнь.

Се Гуан: 

— …

Он неуверенно сказал:

— Минцзюнь, а в тебе и впрямь есть задатки бездарного правителя…

Се Гуан ожидал, что тот отпустит пару колкостей, чтобы положить конец его «самовлюблённым фантазиям» о том, что ему оказывают особое внимание, но Хо Минцзюнь не стал отрицать, а лишь пристально посмотрел на него.

Этот взгляд, безмолвный и потрясающий до глубины души, вызвал целую бурю смутных сомнений и тревожных предчувствий, и то самое знакомое чувство, будто сердце сжимается, вернулось вновь.

Пусть Се Гуан и был прямей некуда, пусть он долго запрягал, но дураком он не был.

Он помнил в деталях всё, что Хо Минцзюнь для него сделал, каждое слово и поступок. Даже между друзьями есть предел тому, насколько хорошо можно относиться к человеку. А подобное изменение планов из-за одного его слова, это почти безусловное потакание — явно уже перешло все границы.

Однако Се Гуан не чувствовал ни злости, ни отвращения. Он даже не заострял внимание на вопросах сексуальной ориентации, его просто ошеломила догадка: «Неужели я ему нравлюсь?» Целый рой сомнений и недоверия обрушился на него. Но это не было негативным чувством; в нём даже таилось некое прозрение, будто всё встало на свои места, и лёгкое ощущение закономерности, словно вода естественно течёт вниз по склону.

С безнадёжностью он подумал: «И что мне теперь делать? Я тоже в полном отчаянии…»

С растерянным видом он вернулся в спальню. Лёг спать он уже поздно, а после такого сильного стресса и вовсе не мог уснуть. Под утро он лишь на пару часов провалился в неглубокий сон, и поэтому спустился вниз завтракать с огромными тёмными кругами под глазами.

Хо Минцзюнь был поражён его удручённым видом. Подойдя, он бережно обхватил лицо Се Гуана ладонями и внимательно посмотрел:

— Что случилось? Плохо спал или мучаешься с похмелья?

В сердце Се Гуана было полно сложных чувств, и ему хотелось вздохнуть при одном лишь взгляде на Хо Минцзюня. Неожиданное прикосновение заставило его среагировать чересчур остро: инстинктивно он отшатнулся, увеличив расстояние между ними.

Рука Хо Минцзюня застыла в воздухе.

Се Гуан отчётливо увидел, как в его глазах мелькнуло сначала недоумение, а затем недоверие, которое словно прорезало на его лице маленькую ранку, из которой заструилась кровь.

Сердце Се Гуана болезненно дрогнуло, будто его кольнула невидимая игла.

Не думая, он схватил руку Хо Минцзюня, чувствуя, что в этот миг исчерпал всю свою житейскую смекалку:

— Не трогай, я ещё не умывался…

[1] 桃红柳绿 (táo hóng liǔ lǜ) — букв. «персиковый — красный, ивовый — зелёный». Идиома описывает весенний пейзаж: розовые цветы персика и зелёные ивовые побеги — символ яркой весны, юности, оживления. Позднее выражение стали использовать в переносном смысле для описания пестрого, красочного, романтического, живого настроения, часто в связи с любовными или легкомысленными мыслями.

[2] 惊不惊喜？意不意外？(jīng bù jīngxǐ? Yì bù yìwài?) — букв. «Удивительно ли, радостно ли? Неожиданно ли, внезапно ли?». Изначально эту фразу произнёс актёр Стивен Чоу в финальной сцене гонконгской романтической комедии 1997 года «Всё хорошо, что хорошо кончается». Затем фраза получила своё второе рождение и в 2017 году (год написания новеллы, автор следит за трендами ) вошла в десятку наиболее популярных мемов по данным Национального центра мониторинга и исследований языковых ресурсов Китая. Фраза в основном используется для выражения насмешки над непредвиденными обстоятельствами или драматическими поворотами. К примеру, чтобы позлить или подразнить, когда человек совершил что-то, что шокирует другого, и затем с насмешливым, издевательским видом спрашивает о его реакции. 

[3] В оригинале тут вариант пришедшей из японского масскульта и прочно закрепившейся в китайском интернет-слегне фразы типа «на словах отказывается, а тело-то честное — всё выдаёт».