40. Первый поцелуй

В прошлый раз, когда он приезжал в корпорацию «Хэнжуй», он был ещё никем не известным неудачником, жалким оборванцем, что дрожа от страха проходил многоуровневые проверки и ждал, когда Хо Минцзюнь соизволит его принять.

Прошёл год, и образ Се Гуана стал немного лучше, чем прежде, но всё так же оставался заурядным и обыкновенным: в бейсболке и в очках без диоптрий для маскировки, с несколькими коробками пирожных в руках — он выглядел, как доставщик еды, — но его сразу же проводили в кабинет Хо Минцзюня.

Подобное изменение в обращении зависело не от того, что его «рыночная цена» резко взлетела — ведь перед воротами «Хэнжуй» даже кинозвезды высшего ранга не осмеливались вести себя вольно. Будь то апартаменты или компания, он мог свободно перемещаться в сферах, недоступных обычным людям, лишь потому, что Хо Минцзюнь, ещё до того как он сам это осознал, уже перестал выстраивать перед ним какие-либо преграды.

Словно моллюск раскрыл свои плотные створки, собственноручно преподнеся ему своё нежное нутро и драгоценную жемчужину.

Се Гуан смотрел на меняющиеся цифры на жидкокристаллическом экране в лифте, и его собственные фантазии заставляли сердце сжиматься от щемящей боли: «Добивается человека так безрассудно и самоотверженно… Неужели он не боится остаться и без человека, и без богатства?»

Он был до смерти озадачен, не в силах сразу смириться с этим невероятным поворотом событий: «Мой лучший друг, возможно, хочет переспать со мной». Но вдобавок он не мог перестать волноваться за Хо Минцзюня, размышляя, как же тот вообще собирается его добиться? Се Гуан чувствовал, что скоро сойдёт с ума, доходило почти до раздвоения личности.

Лифт бесшумно поднялся на двадцать седьмой этаж. Раздался лёгкий мелодичный сигнал.

Фан Хуэй быстрыми шагами вышла из кабинета ассистентов и с улыбкой приветствовала его:

— Добрый день, господин Краб[1]. Вы становитесь всё прекраснее.

— Спасибо, вы тоже как всегда очаровательны, — обменялся с ней парой любезностей Се Гуан и протянул одну из коробок: — По дороге увидел кондитерскую, купил несколько пирожных. Поделитесь с ассистентами Чжуном и Лу.

— Как это мило с вашей стороны, принесли нам вкусняшек, огромное спасибо, — Фан Хуэй взяла коробку и радостно воскликнула: — Сфотографирую и выложу в Weibo. Скажу, что кумир пришёл в нашу компанию раздавать пирожные. Пусть остальные зеленеют от зависти, ха-ха-ха.

Се Гуан пошёл по коридору к кабинету Хо Минцзюня, подначивая её, словно зритель, жаждущий зрелищ:

— Да, можете даже сделать прямую трансляцию, как едите, — и тогда друзья скинутся, чтобы вас прикончить.

Не успели слова слететь с его губ, как дверь кабинета открылась, и изнутри вышел Чжун Хэгуан. Он вежливо поздоровался с Се Гуаном, а затем поспешил сказать:

— Босс уже ждёт вас, проходите внутрь.

Услышав это, Се Гуан улыбнулся, вошёл в кабинет и прикрыл за собой дверь.

Едва раздался щелчок замка, Фан Хуэй сразу же воскликнула:

— Ого! Босс столько лет влачил жалкое существование, и наконец-то нашёлся человек, который принёс ему «с любовью приготовленный обед».

Чжун Хэгуан молча забрал у неё коробку с пирожными.

Внешняя приёмная по-прежнему производила внушительное впечатление, отбивая всякое желание задерживаться здесь надолго. Се Гуан, пройдя сквозь гостиную, дошёл до входа во внутренний кабинет. Хо Минцзюнь сидел за рабочим столом и смотрел на экран компьютера, слегка нахмурившись; между бровей залегла неглубокая вертикальная морщинка. Когда он работал, его лицо обычно оставалось бесстрастным; чёткие и резкие черты придавали ему пугающую суровость. Се Гуан привык к его мягкому и приветливому выражению лица и почти забыл, как раньше, стоя перед ним, у него подкашивались ноги.

Весь его разум был полон сумбурных мыслей, но в этот миг, когда он вернулся к Хо Минцзюню, вся сумятица чудесным образом утихла. Се Гуан вдруг осознал: не важно, считают ли его другом или любят — такого сильного чувства защищённости, кроме как от Хо Минцзюня, он больше ни от кого не получит.

Подобно тому, как для Хо Минцзюня было естественно «бросаться вперёд, не щадя себя», так и Се Гуана все эти годы жизнь оттачивала, как точильный камень. Он в полной мере хлебнул горечи беспомощного одиночества, ощущая, что его кожа стала медной, а кости — железными[2], но совершенно не выдерживал, когда кто-то держал его — сорную травку — в своих ладонях, словно драгоценный цветок.

Он вошёл во внутренний кабинет, подавленный нахлынувшими чувствами, и тихо позвал:

— Минцзюнь.

— Ты пришёл? — Хо Минцзюнь поднял голову, и его холодное выражение лица растаяло, словно снег. — Как прошла запись, всё нормально?

Се Гуан поставил изящную бумажную коробку на письменный стол, в горле запершило, — он ничего не сказал, лишь кивнул.

Хо Минцзюнь сразу заметил, что что-то не так, и поманил его к себе:

— Что случилось? Выглядишь не очень радостным. На записи программы тебя обидели?

Се Гуан не выдержал его тона, словно тот успокаивал ребёнка, прислонился к краю стола позади себя и фыркнул со смехом:

— Что это ты спрашиваешь, будто вокруг столько людей, желающих мне навредить? По-твоему, я что, совсем беззащитный?

— Когда только вошёл, лицо у тебя так вытянулось, будто вот-вот до пола опустится, — ответил Хо Минцзюнь. — Ни слова не сказал, просто стоял, понурив голову… Разве можно винить меня за лишние подозрения?

Конечно, только ты и мог бы додумать лишнего.

Если бы он не был так чувствителен к его настроению, не следил постоянно за его действиями, то разве мог бы, едва услышав одну его фразу, сразу заметить, что у него плохое настроение?

Се Гуан внезапно наклонился и крепко обнял его.

Хо Минцзюнь остолбенел.

— Минцзюнь, — прошептал Се Гуан у его уха, прижавшись к шее. — Минцзюнь…

Правая рука Хо Минцзюня медленно поднялась; он колебался довольно долго, прежде чем осторожно и сдержанно опустить её на мягкие волосы на затылке Се Гуана, а затем принялся нежно поглаживать его по шее и прошептал:

— Что же всё-таки так тебя взволновало… Или ты пытаешься таким способом ко мне приласкаться?

— Ничего, — хрипло сказал Се Гуан. — Просто хочу сказать тебе спасибо.

Хо Минцзюнь ещё не успел перевести дух, как его снова будто подвесили на опасной высоте. Он замер в тревоге, ожидая продолжения, — боясь, что следующей фразой Се Гуана будет: «Ты такой хороший человек».

К счастью, приступ сентиментальности у Се Гуана на этом закончился. Он как ни в чём не бывало отпустил Хо Минцзюня, мимоходом поправив его примятую одежду:

— Я принёс тебе угощение, хочешь попробовать?

Хо Минцзюнь всё ещё был полон сомнений, но тактично не стал расспрашивать дальше, и просто согласился:

— Хорошо.

В коробке оказалось изысканное тирамису. Се Гуан всю дорогу нёс его бережно, поэтому десерт сохранил идеальную форму, даже какао-порошок не рассыпался.

По пути в компанию он всё думал о тех нескольких блюдах, что готовили сегодня на передаче. Остановившись на перекрёстке на красный свет, Се Гуан заметил на углу улицы известную кондитерскую и вспомнил итальянскую историю любви, которую Тань Сяотянь рассказывал во время записи программы. Недолго думая, он велел Хуан Чэну притормозить у обочины, зашёл в магазин и выбрал порцию тирамису.

Подумал ещё и решил, что брать только один кусочек будет слишком неестественно, поэтому попросил продавца положить ещё несколько чизкейков и брауни.

С того момента, как вчера он осознал эту огромную истину, его состояние было нестабильным, и до сих пор он не совсем понимал, каким именно мотивом руководствовался, когда покупал целую кучу пирожных. Он лишь с надеждой спросил Хо Минцзюня:

— Вкусно?

Хо Минцзюнь:

— Попробуй сам.

Се Гуан покачал головой:

— Я ел во время записи программы. Как тебе на вкус?

— Неплохо, вкус довольно аутентичный, — Хо Минцзюнь взял чашку и отпил воды, чтобы избавится от сладости во рту. — Только уж слишком приторно. Почему ты вдруг решил купить пирожное? Я всегда думал, что тебе не нравятся подобные десерты.

— Да, к сладкому я равнодушен, — сказал Се Гуан. — Если тебе нравится, подожди, я изучу вопрос и приготовлю улучшенную версию, не такую приторную.

Хо Минцзюнь взмахнул рукой:

— Не утруждай себя, мне тоже не особо интересно. Эта штука больше для визуального наслаждения, чем для питательной ценности, просто красиво выглядит. Если будет время, лучше поскорее воплоти в жизнь те шесть блюд и один суп.

Се Гуан неожиданно для себя обрадовался: похоже, его выдуманное на съёмках передачи «представление о любви» было не совсем беспочвенным.

Вчера он плохо спал, сегодня рано встал на запись программы, провозился всё утро, потом переживал эмоциональные взлёты и падения, и пока разговаривал с Хо Минцзюнем, его стало клонить в сон. Он отвернулся и прикрыл рот, слегка зевнув.

Хо Минцзюнь прервал разговор:

— Стилист придёт в половине пятого. Если хочешь спать, можешь пока вздремнуть.

— В твоём кабинете? — Се Гуан вытер слезинку в уголке глаза. — Тут же люди туда-сюда ходят, не слишком удобно.

Хо Минцзюнь поднялся и открыл дверь в смежное с кабинетом помещение — внутри была небольшая комната отдыха:

— Поспи здесь. Когда придёт время, я разбужу тебя.

Едва Се Гуан увидел кровать, его сразу же так сморило, что он едва мог держать глаза открытыми. Хо Минцзюнь задернул шторы на окне, и, когда обернулся, увидел, что тот уже лежит с закрытыми глазами.

— Как же он так умаялся, — с досадой и усмешкой пробормотал он, достал из тумбочки у кровати плед, укрыл Се Гуана, поднял температуру кондиционера на два градуса, а затем тихо закрыл дверь и вышел.

Выйдя за дверь, его выражение лица внезапно похолодело.

Хо Минцзюнь прошёл в наружную гостиную и позвонил Хуан Чэну:

— Это я. Что случилось сегодня с Се Гуаном на записи программы?

Хуан Чэн был в полном недоумении, не понимая, что опять стряслось. Ему пришлось подробно пересказать Хо Минцзюню весь процесс сегодняшней записи.

Посторонние не понимали, но Хо Минцзюнь не мог не понять. Те намёки были словно тайные сигналы между ним и Се Гуаном, передаваемые таким образом на расстоянии и создававшие своего рода молчаливую гармонию.

«Он уже всё понял, но не отвернулся и не ушёл». Хо Минцзюнь чувствовал, как его сердцебиение учащается, не в силах сдержаться. Он подумал: «Даже его каменное сердце забилось»[3].

В четыре часа дня Хо Минцзюнь вошёл разбудить Се Гуана.

Нет такого мужчины, который, увидев объект своего обожания спящим в его собственной постели, смог бы устоять, — к тому же это был уже не первый раз.

В прошлый раз, когда Се Гуан болел, у Хо Минцзюня не возникло никаких романтических мыслей, но теперь на краю этого тёмного и длинного потока тайной влюблённости наконец-то мелькнул проблеск света на стыке воды и неба.

Он протянул руку и слегка коснулся точки между бровей Се Гуана. Кончики пальцев задержались на переносице, затем спустились к изящным губам. Вся его душа была переполнена невысказанными чувствами, но он лишь крайне сдержанно наклонился, будто боясь совершить опрометчивый поступок, и коснулся его межбровья легчайшим, едва заметным поцелуем, словно стрекоза, касающаяся воды.

В тот момент, когда он этого не видел, плотно сомкнутые веки Се Гуана слегка дёрнулись.

— Просыпайся, — Хо Минцзюнь слегка потряс его через плед. — Пора вставать.

Се Гуан, находясь «между сном и бодрствованием», невнятно промычал, перевернулся на другой бок, уткнувшись лицом в подушку, и ни за что не хотел открывать глаза.

Обычно он спал чутко, и проснулся, как только Хо Минцзюнь вошёл, но просто поленился открыть глаза. Кто бы мог подумать, что этот подлец явится, чтобы его домогаться? Он почувствовал, как от прикосновений, лёгких, как пух ивы, у него защекотало внутри, но не посмел пошевелиться. Пришлось правдоподобно изображать мёртвого. Сразу за этим на лоб опустилось совершенно иное прикосновение; Се Гуану потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что это было, и в его голове словно прогремел «громовой раскат».

Предчувствие оправдалось: его тщательно выстроенная «психологическая защита», словно облупившаяся штукатурка, окончательно рухнула под этим легчайшим поцелуем, обратившись в мгновение ока в прах.

Они встретились с вероятностью одна на миллион, разминулись на бесчисленных перекрёстках, среди неисчислимых, словно песчинки в Ганге, радостей и разлук. Даже обладая властью и несметным богатством, жизнь обычного человека в этом бушующем мире — не более чем крупица земли в горах или капля в море.

За всю жизнь мгновения, когда сердце волнуется от чувств, случаются так редко. Это может произойти только случайно, словно захватывающий дух миг во вселенском хаосе.

Се Гуан уже был психологически готов, но в этот момент так явственно выраженной привязанности его всё равно пробило на горечь: в носу защекотало, а в груди сложным клубком закружилось трудно передаваемое волнение.

Не открывая глаз, он сделал вид, что тянется к мобильному телефону на прикроватной тумбочке, и крепко сжал в своей ладони руку Хо Минцзюня, опиравшуюся рядом на подушки.

«Такой взрослый, а такой целомудренный», — он пытался подавить нахлынувшие чувства, и в голове промелькнули беспорядочные мысли: «Почему бы ему не поцеловать прямо в губы?»

[1] Но вслух Фан Хуэй произносит «господин Се», т.к. и краб, и фамилия Се Гуана произносятся одинаково.

[2] 铜皮铁骨 (tóng pí tiě gǔ) — букв. «медная кожа и железные кости», образное выражение, которое описывает человека как очень крепкого, закалённого, выносливого; стойкого к лишениям и страданиям; физически и морально «несокрушимого».

[3] В оригинале 棒槌要开花 (bàngchuí yào kāihuā) — букв. «деревянная дубина собирается зацвести», разговорное, шуточное выражение: «невозможное становится возможным», «чудо вот-вот случится».