7. Гнев

В былые времена многие знаменитые гонконгские звезды взлетали к славе одним махом, снявшись в откровенных фильмах. Но теперь, под натиском мощной индустрии из Японии, Кореи, Европы и Америки, эра гонконгских фильмов третьей категории[1] близилась к закату. Золотые времена канули в Лету, и уже не собрать ту блестящую команду актёров и продюсеров, что была раньше. Даже приличной съёмочной площадки не осталось — приходилось ютиться в заброшенном полуподвальном театре, пытаясь привлечь внимание зрителей вызывающими, скандальными сценами с обнажённой натурой.

Сцена была погружена в нарочито приглушённый, двусмысленный свет, музыка звучала сладостно и соблазняюще. Внизу, в оформленных под кабинки ложах, расположилась дюжина густо накрашенных представителей «всякой нечисти»[2], уставившихся горящими глазами на мужчину на сцене, уже наполовину раздевшегося.

Белая рубашка давно была брошена в зал, обнажив верхнюю часть тела — поджарую и удлиненную. Кубики пресса, тщательно подчеркнутые гримёром, были чётко видны, две V-образные линии уходили вниз, скрываясь под чёрными брюками.

Ритм музыки резко ускорился. Се Гуан расстегнул пряжку ремня. Спускать брюки не потребовалось — ткань была скользкой, и они сами соскользнули вдоль его прямых ног. Се Гуан отшвырнул их в сторону и отступил в центр круга танцоров, где в окружении толпы полуобнаженных мужчин совершил движение, от которого кровь закипала в жилах.

Как раз в тот момент, когда Хо Минцзюнь был готов свалиться от инфаркта при виде этого шокирующего зрелища, режиссёр наконец громко крикнул: 

— Стоп! Се Гуан, не то выражение лица!

Музыка смолкла. Режиссёр в футболке и шлепанцах взбежал на сцену и, встав под свет софитов, пустился в пространные объяснения, разбрызгивая слюну. Наёмные статисты, нанятые по дешёвке, без всякого стеснения стояли с голыми торсами, сложив руки на груди, и с ухмылкой наблюдали за происходящим. У Се Гуана не было ни ассистента, ни агента, так что в такой ситуации не нашлось бы даже человека, чтобы подать ему полотенце. Он мог лишь постараться отвернуться, оставаясь практически обнажённым на виду у всех, позволяя откровенным или насмешливым взглядам бесстыже его разглядывать.

Молодой господин Лянь разинул рот, не понимая, как происходящее вдруг свернуло в сторону борьбы с порнографией: 

— Это что…?

Прежде чем он успел высказать свое недоумение, Хо Минцзюнь неожиданно зашагал по направлению к сцене.

И поскольку от него так и веяло аурой «босса-тирана», а позади следовали двое телохранителей, с виду весьма крепких, ни один из работников не посмел его остановить. Так все они и смотрели, как он взошёл на сцену и, словно никого не замечая, приблизился к режиссёру и стоящему спиной к залу Се Гуану.

Пиджак, сохранивший тепло тела, набросили ему на голову. Мужчина шагнул вперед, незаметно заслонив его собой от взглядов зрителей.

Се Гуан остолбенел: 

— Вы… Господин Хо?!

Хо Минцзюнь проигнорировал его и напрямую обратился к ошеломлённому режиссёру: — Эту сцену он не будет снимать.

Режиссёр занервничал и тут же выдал скороговорку на кантонском: 

— А ты кто такой? С чего это ты за него решаешь? Кто тебя вообще сюда пустил? Вон отсюда!

Хо Минцзюнь не понял ни слова, поэтому обернулся и позвал: 

— Господин Лянь.

Лянь Чэнь знал его меньше суток, но уже слушался безоговорочно. Услышав зов, он тут же протиснулся вперед: 

— Господин Хо, вы с этим… — он еле сдержался, чтобы не ляпнуть «с этим никчёмным парнем», и подобрал более вежливое обращение: — Вы знакомы с этим господином?

Хо Минцзюнь кивнул: 

— Скажи ему: этого человека я забираю. Все отснятые с ним материалы должны быть удалены, выкупи исходники, не оставляй ни следа. И ещё — что бы вы ни снимали в будущем, к нему больше не обращайтесь

— Не беспокойтесь. — Лянь Чэнь заподозрил, что у Хо Минцзюня и этого мелкого актёришки, должно быть, есть какая-то неприглядная «связь», поэтому с готовностью согласился. В вопросах «принудительных сделок» он был вполне надёжен и сам пошёл договариваться с режиссёрской группой. 

Хо Минцзюнь боковым зрением заметил стоящего в стороне Се Гуана, пребывающего в полном замешательстве, и от одного его вида почувствовал сильнейшее раздражение: 

— Что застыл? Иди переодевайся!

Его тон был откровенно недружелюбным, что мгновенно вывело Се Гуана из оцепенения. Смутное чувство, зародившееся в глубине души, вдруг обернулось страхом, причём даже более мучительным, чем ощущение, что на тебя смотрят: 

— Господин Хо, спасибо за вашу заботу, но… простите, я не могу уйти. Пожалуйста, не вмешивайтесь, я сам разберусь с этой ситуацией…

— Оденься сначала, потом поговорим, — Хо Минцзюнь бросил на него ледяной взгляд. — Давай, не заставляй меня повторять в третий раз.

Их предыдущие две встречи нельзя было назвать дружескими, и Се Гуан никогда не видел на его лице доброго выражения. И почему-то он побаивался Хо Минцзюня, инстинктивно желая держаться от него подальше. Теперь, когда Хо Минцзюнь отдал приказ, хоть у него и было желание возразить, он не посмел и слова вымолвить, поэтому быстрым шагом направился за кулисы.

Пока он переодевался, Лянь Чэнь уже достиг соглашения с режиссёром. Хо Минцзюнь оставил одного ассистента разбираться с последствиями и, не спросив мнения Се Гуана, прямо велел телохранителям: 

— Отвезите его в отель и смотрите, чтобы не сбежал.

— Господин Хо! — поспешно воскликнул Се Гуан, но Хо Минцзюнь, привыкший к тому, что его слово — закон, даже не удостоил его взглядом и вместе с Лянь Чэнем покинул место съёмок.

В знак особого уважения корпорация «Лунфэн» специально подготовила для Хо Минцзюня президентский люкс в отеле APG. Номер занимал половину этажа, обстановка и убранство были предельно роскошными, а с высоты открывался прекрасный вид — из панорамных окон можно было увидеть залив в ночных огнях.

Но как бы красиво это ни выглядело — всё равно это была золотая клетка.

Телохранители, отвечавшие за сопровождение Се Гуана, втолкнули его в номер, а затем добросовестно встали на посту у двери. Се Гуан в серых тренировочных штанах и белой футболке, купленных всего за несколько десятков юаней, стоял в гостиной и чувствовал себя словно пылинка, неуместно занесённая в этот роскошный мир.

Он и представить не мог, что будет снова и снова связан с Хо Минцзюнем. Се Гуану не хватало многого, но только не самокритики. Человек такого статуса, как Хо Минцзюнь, не стал бы смотреть на незаметную мелкую сошку, барахтающуюся в грязи, и он видел взгляд Хо Минцзюня — тот смотрел сквозь него на другого человека.

На работе ещё куда ни шло, но в жизни у Се Гуана не было привычки быть чьей-то заменой.

Он устроился в углу дивана, стараясь занять как можно меньше места, словно так мог уменьшить свою связь с Хо Минцзюнем. Телохранители только следили за ним, а он изо всех сил старался не доставлять им хлопот, молча глядя на ночной пейзаж за окном, словно это был редкий, достойный созерцания вид.

Спустя полчаса Хо Минцзюнь, вернувшись, застал эту сцену в стиле «незаконного лишения свободы», и едва утихший гнев чуть не вспыхнул с новой силой.

— Ты что, медитируешь или устроил у меня сидячую демонстрацию? — стоило Хо Минцзюню встретиться с Се Гуаном, и он, казалось, не мог нормально говорить без сарказма, и беспричинный гнев поднимался в его сердце. — На тебе лица нет, хочешь ещё и голодовку объявить да растянешь транспарант?

Любой нормальный человек, которого без причины увели, продержали полчаса как преступника, а затем внезапно одарили такой колкостью, уже давно бы двинул в морду — а если сдержался, то только из великого милосердия. Се Гуань, каким бы мягким и покладистым он ни был, уступал только когда сам хотел:

— Как смею. Если бы вы могли отойти от меня подальше, я бы мигом ожил на ваших глазах.

Хо Минцзюнь уселся на диван напротив, развязал галстук и отбросил его в сторону, а затем холодно произнёс: 

— Ума немного, а упрямства хоть отбавляй. Продолжай прыгать, и, глядишь, через несколько лет взойдешь восходящей звездой эротики. Тогда и просить не придётся — никто не захочет к тебе приближаться.

— Господин Хо, — Се Гуан резко поднялся, сдерживая злость, и ледяным тоном произнес: — Знайте меру.

Хо Минцзюнь беззаботно закинул ногу на ногу и спросил: 

— А что, неприятно слышать? Я что-то не так сказал?

Се Гуань окончательно лишился дара речи.

Хо Минцзюнь безжалостно продолжал издеваться: 

— Расторг контракт с компанией, без единого слова исчез, примчался в Гонконг сниматься в таком кино… Да ты, гляжу, способный парень, а? Ещё не стал знаменитым, а уже сам прыгаешь в грязную лужу. Неужели в китайском актёрском сообществе для тебя слишком тесно?

Се Гуан: 

— Всё не так, как вы думаете… Нет, это мое личное дело, вам не нужно…

— Да, у тебя свои трудности. Ты боишься мести от того типа Чжана, боишься остаться без работы, но знаешь, что значит «страшнее всего людская молва»? Не говоря уж о том, что на этом пути немногие добиваются успеха, но даже если однажды ты станешь знаменитым, отзывы о тебе всё равно вряд ли будут звучать лучше, чем «король фильмов третьей категории».

Хо Минцзюнь уставился на него и беспощадно спросил: 

— Се Гуан, ты думаешь, что одежду, сброшенную сегодня, потом когда-нибудь удастся надеть обратно?

Се Гуан был потрясен до глубины души и с трудом оправдывался: 

— Я не…

Хо Минцзюнь чуть не рассмеялся от злости: 

— Кто-то приставил тебе нож к горлу, заставил бросить дом и карьеру и прятаться здесь, снимаясь в таких фильмах? Или кто-то угрожал тебе пистолетом, когда ты молча испарился, будто в воду канул, а?! Не можешь вынести ни малейших трудностей, не терпишь ни капли обиды, столкнулся с проблемой — и сразу жизнь не мила. Вообразил себя трёхлетним ребенком, который, упав, ждёт, что другие поднимут?

Волна гнева хлынула прямо в голову. Пальцы Се Гуана сжались с хрустом, ему нестерпимо захотелось врезать этому мерзавцу, которому легко рассуждать со стороны. И со всей силы швырнуть ему в лицо: «Да пошёл ты к чёрту! Что ты вообще понимаешь!»

Слова Хо Минцзюня были слишком прямолинейными и острыми. Он безжалостно разорвал обманчивую оболочку самоуспокоения Се Гуаня, выставив наружу его жалкое положение и стыд, который тот тщетно пытался спрятать. Для взрослого мужчины это было равносильно потере лица: его гордость втоптали в грязь.

Скрежеща зубами, Се Гуан сказал: 

— Вы ничего не понимаете.

Хо Минцзюнь молчал с безразличным видом.

В тот же миг, когда эти слова срывались с его губ, в глубине души вдруг раздался тихий голосок: «Но то, что он говорит, — правда». Все оправдания меркли перед очевидностью фактов: какие бы причины ни побудили его, это был его собственный выбор. Бушевавшие сердцебиение и кровь постепенно остыли. Он словно очнулся после ледяного душа и наконец увидел, сколь тщетной была его борьба.

Се Гуан не был неблагодарным человеком. Когда к нему вернулось здравомыслие, он уловил в словах Хо Минцзюня скрытую досаду от того, что железо не стало сталью [3]. Как ни странно, хоть он и перенёс много невзгод, скитаясь и поддерживая себя всё это время, в душе он словно онемел, почти не чувствуя боли. И лишь несколько легких слов Хо Минцзюня, точно иглы, пронзили огрубевшую кожу, закалённую непостоянством мира, и вонзились прямо в не угасшую ещё гордость.

Незнакомая обжигающая боль за несколько мгновений охватила всё его тело, и взгляд внезапно помутнел.

Се Гуан в смятении отступил на полшага, подколенный сгиб ударился о край дивана, колени словно переломились, и он прямо рухнул вниз.

Хо Минцзюнь не торопил его, лишь молча сидел и ждал, что он скажет дальше.

— На самом деле… некоторое время назад я поссорился с компанией и сам отправился искать работу, но ни одна съёмочная группа не захотела меня брать. Поэтому, когда пришло письмо от ассистента режиссёра, я сбежал, в каком-то смысле убегая от реальности.

Он рассеянно уставился на узор ковра, его голос охрип, спина выпрямилась, словно бросая вызов кому-то. Чем напряженнее становилась его поза, тем более одиноким он казался.

— Лишь приехав в Гонконг, я узнал, что меня пригласили сниматься в эротическом фильме. Сначала я отказался, но через пару дней в мотеле, где я остановился, произошла кража — украли деньги, телефон, документы. Я пошёл в полицию, но они велели ждать. Хотел попросить о помощи, но не понимал местного языка. Денег не было, связаться было не с кем. Когда я оказался в безвыходной ситуации, режиссёр снова пришел ко мне, и я согласился на съёмки.

За всё это время он ни разу не спросил Хо Минцзюня: «А оказавшись в таком положении, что бы ты сделал?» — лишь молча слушал его упреки, объяснялся, притворяясь, что ещё есть возможность «исправиться после осознания ошибки», и пытался выглядеть хоть немного менее жалким.

— Господин Хо прав, в конечном счете, я был слишком слаб. — Се Гуан глубоко вздохнул, поднялся, опустив голову, немного успокоился и хрипло сказал: — Извините, что распсиховался. Так или иначе, спасибо, что сегодня пришли на помощь. Если у вас больше нет ко мне дел, я пойду.

— И куда это ты собрался? — нахмурился Хо Минцзюнь. — Я что, зря говорил режиссёру, что ты не вернешься к съёмкам?

— Я не вернусь, — Се Гуан повернулся и направился к выходу, устало сказав: — Не беспокойтесь больше обо мне.

Но на выходе дорогу ему преградили телохранители.

Се Гуан: «…» 

Не в силах больше терпеть, он резко обернулся: 

— Господин Хо…

Его голос оборвался на полуслове.

Хо Минцзюнь, неизвестно когда, уже оказался позади него и, чтобы встретиться с ним взглядом, слегка наклонился. На лице по-прежнему почти не было выражения, но в глазах читалась странная мягкость.

Се Гуан словно впервые увидел его, и в голове внезапно мелькнула мысль: черты лица Хо Минцзюня вовсе не суровы, просто его аура слишком подавляющая. А когда брови и глаза немного расслаблены — он оказывается даже красив. 

— Я разозлился и не сдержался, отругав тебя, — он провел пальцем под глазами Се Гуана, смахнув влагу. — Я знаю, тебе обидно, но впредь не делай того, что заставляет других волноваться.

Се Гуан смотрел на него ошеломлённо, словно не понимая.

Хо Минцзюнь выплеснул на него свой гнев, а теперь, успокоившись, увидел его покрасневшие глаза и почувствовал, как сквозь злость начинает пробиваться жалость. Он потянул Се Гуана обратно к дивану в гостиной, один за другим разжал его крепко сжатые пальцы, и, ощутив, что ладони покрыты холодным потом, а кончики пальцев ледяные, невольно пожалел о случившемся: 

— Давай, присядь сначала.

Се Гуан вдруг очнулся и поспешно сказал: 

— Погодите…

Хо Минцзюнь усадил его на диван и вздохнул как бы уступая: 

— Только что я сказал слишком резкие вещи. Хочешь, чтобы я извинился?

— Н-нет, не нужно, — Се Гуан поспешно замотал головой. — Всё в порядке.

— Тогда не плачь, хорошо?

— А? — Се Гуан растерянно моргнул, навернувшиеся на глаза слезы скатились по щекам. Он испугался и, суетясь, отвернулся, чтобы вытереть их.

В глазах Хо Минцзюня мелькнула лёгкая улыбка, он протянул пару салфеток, чтобы Се Гуань вытер слёзы: 

— Ладно, на этом всё закончилось, больше не будем вспоминать.

Се Гуан уже хотел что-то сказать, как снаружи послышался стук в дверь. Хо Минцзюнь знаком велел ему подождать, и вскоре телохранители вкатили в гостиную небольшой сервировочный столик.

Хо Минцзюнь сунул ему в руки чашку с горячим молоком, чтобы согреть руки: 

— Переночуешь здесь, через пару дней вернёшься со мной. Запрещаю тебе связываться с теми беспорядочными съёмочными группами.

— …Хорошо.

Телохранители, расставив еду, вышли из люкса. Се Гуан, словно во сне, смотрел на нынешнего главу семьи Хо, собственноручно расставляющего семь-восемь блюд на журнальном столике, и наконец не выдержав, спросил: 

— Почему вы мне помогаете?

[1] «Фильмы третьей категории» (Hong Kong Category III films) — группа фильмов, которые запрещены для просмотра лицам моложе 18 лет на территории Гонконга. 

[2] 牛鬼蛇神 (niú guǐ shé shén) — букв. «бычьи демоны и змеиные боги». Идиома восходит к древней китайской мифологии и литературе. В переносном смысле — всякая нечисть, тёмные силы, странные и уродливые существа. В разговорном языке — уничижительное обозначение подозрительных, уродливых, безнравственных людей, «отбросов общества».

[3] 恨铁不成钢 (hèn tiě bù chéng gāng) — букв. «печалиться (сердиться) оттого, что железо не становится сталью». Идиома описывает ситуацию, когда человек с потенциалом не оправдывает надежд, и тот, кто на него рассчитывает (учитель, родитель, наставник), испытывает сильное разочарование и досаду. По сути — это смесь ожиданий, обиды и беспомощности, когда хочешь, чтобы кто-то стал лучше, но он упорно не развивается.