Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 12

11

— Чёрт побери! С какой стати в это время года такая метель?!

— Брр, холод жуткий. Я уж и забыл, когда в последний раз было настолько холодно... Даже как-то непривычно. Прямо бодрит. Бррр...

Снег валил наискось. Видимость была почти нулевая, и в этом неистовом буране даже лошади тяжело дышали, выпуская густой пар.

Хьюго поднял голову и уставился в небо.

За завесой метели не было видно ни солнца, ни даже облаков. Белая тень накрыла весь мир, оставив лишь мрачную, сгущающуюся тьму.

Если они не найдут укрытия как можно скорее, он и его рыцари рискуют навсегда остаться погребенными под этим смертоносным снежным покровом.

— Ху-ху... Странно, конечно. В Фаруэе сейчас не сезон таких снегопадов...

Мидас, родом из Даренста, что неподалёку от Фаруэя, хмуро вглядывался в серое небо.

И даже несмотря на то, что ещё стояла поздняя зима, для южных окраин такая снежная буря — большая редкость.

— Мой дед всегда говорил: если так валит снег, значит, там наверху кто-то рвёт облака... Значит, всё это и есть облака? — сказал Мидас. 

От столь поэтических слов Хьюго, всё ещё смотрящий в небо, усмехнулся.

— Ну не знаю... Если это падают хлопья облаков, разве небо не должно быть ясным?

— Тоже верно. Никогда бы не подумал, что буду так скучать по чистому небу без единого облачка… Апчхи!

— Твой дед — полная противоположность моей бабки. Как только начинался снег, старуха всё ругалась, что на небе кто-то срёт белым дерьмом. — Ферриэт захохотал и тоже поднял глаза к небу. — Какая разница, рвет ли небесный бог облака или жопу, давайте уже замок искать. А то замёрзнем и отправимся к моей бабке раньше времени.

Ферриэт резко дёрнул головой, стряхивая с волос налипший снег, и прищурился, оглядываясь вокруг.

Но зрение у него было так себе, и он не увидел ни единого намёка на строение.

— Да как идти-то, если ничего не видно? Мы даже не поймем, на восток движемся или на запад. Так дело не пойдёт. Придётся разбиться на группы и искать дорогу, или кто-то один пусть пойдёт вперёд и разведает обстановку.

Выслушав предложение Ферриэта, Хьюго обернулся и посмотрел на повозку.

Старая, телега дрожала под завыванием метели. Внутри без сознания лежала Флона.

Неизвестно, когда она очнется… или, может, уже пришла в себя и просто выжидает подходящего момента….

После короткой паузы Хьюго отдал распоряжение Беатрису.

— Я останусь здесь и буду охранять повозку. А вы разойдитесь и осмотритесь — где-то рядом должен быть монастырь. По карте нам осталось не больше ста метров. Посчитайте про себя до ста и если ничего не найдете, возвращайтесь

— Есть!

Рыцари дружно ответили и мгновенно рассредоточились.

Хьюго, проследив за удаляющимися фигурами, высоко поднял древко с привязанным к нему алым флагом и вонзил его в землю.

Кроваво-красное знамя развевалось ярко в ослепительной белизне вьюги.

В идеале на разведку следовало идти ему самому. Его зрение и слух значительно превосходили остальных рыцарей.

Люди считали, что с тех пор как в нём пробудилась священная сила, у него исчезли обоняние и притупилась чувствительность, а вместо этого усилились зрение и слух. Но на самом деле все было немного иначе.

На самом деле, они покинули его ещё тогда, когда Хьюго впервые вошёл в храм вместе с предыдущим понтификом Люциулом. Точнее, с того самого момента, как он принял крещение Адеморса.

Люциул тогда сказал: «Похоже, Бог хочет, чтобы ты был свободен от соблазнов и боли. Несомненно, это благословение».

Но сам Хьюго, ещё будучи мальчишкой, чувствовал иначе.

Ему казалось, что Бог хочет отрезать все нити, связывающие его с этим миром.

Он стал молиться ещё усерднее, стремясь найти причину. Тренировался, пытаясь постичь волю Бога.

Ведь если с самого рождения на нём была Печать Святости, значит, Господь избрал его не просто так.

Но даже с ростом священной силы обоняние и чувствительность не возвращались.

Бог не дал ему ответа. Взамен он обрёл лишь обострённые слух и зрение.

Люди говорили, что притупление чувств означает освобождение от боли, и что это, дескать, благо. Как же легко им было рассуждать.

Но для Хьюго невозможность чувствовать стала настоящей мукой. Ведь теперь он был лишен даже тех мелких радостей, что поддерживали его в детстве.

Язык, обожжённый горячей пищей и огрубевший, больше не ощущал вкуса.

Он не мог вдыхать запах приближающейся весны, и потому больше не делал глубоких вдохов. Из-за этого и радости в жизни поубавилось, да и поводов для счастья почти не осталось.

Он пытался принять это, стать безразличным, но раздражение и нервозность только копились, не находя выхода.

Развитие одних чувств и исчезновение других — вся эта перемена означала лишь одно: «Откажись от удовольствий, смотри далеко и слушай внимательно».

Так повелел ему Адеморс, и он подчинялся. Таков был его предначертанный путь, естественный порядок вещей.

Возможно, именно поэтому аромат Флоны не оказал на него никакого влияния.

Грррр-тук.

Хьюго машинально обернулся на звук. Метель, бьющая в убогую деревянную повозку, звучала как мрачный смешок призрака.

Повозка обросла белым снежным мхом и выглядела жалкой. Тонкие деревянные доски, едва защищавшие от ветра, не могли спасти от лютого холода.

Но Хьюго не спешил жалеть женщину, лежавшую внутри.

Эта женщина каким-то странным способом в одно мгновение нейтрализовала его рыцарей. Та, что казалась беспомощной и бесконечно рыдала.

Но паладины не были слабыми. Они были рыцарями, в совершенстве освоившими могущество бога солнца, Адеморса.

И всё же она в одно мгновение лишила их разума.

Если то была сила Флоны, если именно это и доказывало, что она и есть то существо, то такая ничтожная стужа ей не страшна.

А даже если с ней что-то случится — это будет трагедией, вызванной бурей. Но точно не его виной.

И всё же...

Тот абсолютный, чувственный аромат, пробуждающий алчность и влекущий к наслаждению, будил в нём любопытство.

Какой же это должен быть запах, если он сводит людей с ума?

Он никогда не чувствовал ничего подобного, и потому даже представить себе не мог.

Всё, что он знал о «запахах», ограничивалось зловонием больной матери в детстве и ароматом свежеиспечённого хлеба, который он приносил ей. Да и те воспоминания уже стёрлись.

Что же это за благоухание, способное ослепить и оглушить?

Хьюго вспомнил лица рыцарей, потерявших волю. Но по их выражениям ничего нельзя было понять.

«……»

Хьюго хмуро уставился на повозку, в которой была заперта женщина.

Маленькое семя любопытства, начавшее прорастать в его сердце, было предвестником падения. Не зря её называли ведьмой. Даже он, Лампес, на миг ощутил к ней искру интереса.

То, что отбирает у людей разум, — есть тьма и развращение, и потому должно быть уничтожено.

Слабое тело, опускающееся на землю, спутанные, жёсткие волосы, тщедушная и голодная. Даже этот жалкий, болезненно-уязвимый облик наверняка был частью коварного замысла ведьмы. Как и её глаза, блестевшие несчастьем и слезами.

Колдовская сила. То, как она оставляла после себя навязчивые образы — это было по-настоящему искусно. Она с лихвой заслуживала звание вестницы падших.

И потому не стоит жалеть эту, на вид хрупкую, фигуру.

«……»

Хьюго уже хотел снова повернуться к скрипящей повозке, но вместо этого оглянулся на возвращающихся рыцарей.

Среди них — Беатрис, который ушёл на запад, громко закричал:

— Сюда! Это монастырь Фаруэй!

— Добро пожаловать. Я Филипп Хейст, настоятель монастыря Фаруэй.

Мужчина средних лет с золотым поясом, символизирующим звание старшего жреца, склонил голову, приложил руку ко лбу и сердцу, затем соединил ладони в почтительном приветствии.

По бокам от него стояли молодые послушники, очевидно сопровождающие настоятеля и готовые принять паладинов.

Хьюго Брайтон, всё ещё покрытый снегом, вошёл на лошади по подъёмному мосту, после чего легко соскочил и ответил на приветствие Филиппа:

— Да пребудет с вами сияние Адеморса, что рассеивает тьму.

Даже спешившись, он всё равно возвышался над настоятелем. Пожилой Филипп едва доставал ему до плеча.

Несмотря на рост, он не казался массивным — скорее, статным и крепким. Плечи его были настолько широки, что взгляд задерживался, пока пересекал их от одного края до другого.

Филипп Хейст удивлённо смотрел на мужчину, стоящего перед ним.