Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 27

26

— Ч-что… что ты… делаешь…

— Не надо корчить такое лицо. Пламя не может причинить мне боль, — безразлично пробормотав это, он сосредоточил священную силу в руке.

В его ладони вспыхнуло голубоватое, чистое, как лунный свет, сияние — расплавленная плоть восстановилась, будто ничего и не было.

При виде этого невероятного зрелища в глазах Роэллии вспыхнул ужас.

Он называл меня ведьмой, но разве тот, кто способен на такое, может считаться человеком?

Она слышала, что жрецы, обладающие большой священной силой, могут приживить отрубленную руку или восстановить обожжённую кожу. Но слышать — не то же, что видеть собственными глазами.

Тем более, он сам нанёс себе рану и сам же её исцелил… Разве священная сила не бессильна против собственных ран? Неужели этот человек уже перешагнул даже этот предел?

Роэллия побледнела. 

Увидев такое, никто не смог бы усомниться в существовании «Бога». Даже она, почти не верившая, ощутила: тот самый бог, которому они так слепо поклоняются, вдруг стал пугающе реален.

Убивать или нападать мог каждый. И женщина, и мужчина, и бандит, и рыцарь — неважно кто. Даже если этот человек размахивает оружием, в котором струится голубая сила, даже если управляет цепями — в этом ещё нет ничего невозможного. 

Но исцелять раны, восстанавливать расплавленную плоть — это совсем другое.

Чудо…

Да, чудо.

По крайней мере, для Роэллии сила «исцеления» не могла быть ничем иным.

И тот, кто это чудо ей показал, — посланник самого Бога — вдруг повернулся к ней и заговорил:

— Возможно, он создал меня таким, чтобы я мог покарать подобных тебе: тех, кто дурманит людей своим ароматом.

Мой Бог велел мне убить тебя.

Сердце в груди глухо упало. Слово «покарать» прозвучало так, будто у неё над головой занесли топор.

— Может, ты и права: победитель становится правым. Идеология сильного может стать добром.

В камине горел огонь, в комнате стало теплее, но Роэллия дрожала сильнее, чем прежде.

Мужчина сжал и разжал ладонь, на которой не осталось ни следа повреждений, и взглянул на неё.

— Даже если это и правда… думаешь, ты сможешь победить меня?

…Нет. Не смогу. Как можно превзойти само чудо?..

Немыслимо. Но язык оцепенел от шока, и она не смогла выдавить из себя даже это.

— Если настанет день, когда ты превзойдёшь моего бога… тогда я первый преклоню перед тобой колени и поцелую твои ступни.

Как хищник, загнавший добычу в угол, он неторопливо подошёл к ней. Роэллия отшатнулась, но в тесной комнате некуда было отступать.

— Так что попробуй. Покажи, на что способна.

Голос мужчины с пронзительными, сияющими синим глазами спокойно разнёсся по влажному, тёмному помещению.

— Блудница, именуемая Флоной.

Роэллия вдруг снова почувствовала, как горло сдавливает невидимая петля.

В мире было две вещи, которые Хьюго Брайтон ненавидел больше всего.

Первая — шлюхи. Вторая — прелюбодеяние.

Потому что его первое убийство было связано именно с ними.

Банальная история. Отец, таскавшийся по борделям, в конце концов вернулся домой с венерической болезнью и заразил мать.

До тошноты мерзкая история.

— Любимый, прошу, хватит… Помоги мне…

— Грязная мразь! Кха! Тьфу! Не смей ко мне прикасаться!

Даже когда его жена умирала из-за его же грязи, мужчина обвинял её в неверности.

Отец, брызжа слюной и крича, что у него нет никакой болезни, ушёл из дома и в конце концов был найден мёртвым у реки: сутенёр забил его до смерти за то, что тот совал свой вонючий член шлюхам.

— …Не подходи, Хьюго.

Мать, назвав сына в честь святого и желая ему благословенной жизни, оттолкнула ребёнка, когда тот потянулся к ней.

На самом деле, смерть отца не тронула его. Он даже считал это благом.

Но потом состояние матери резко ухудшилось после «лечения» у шарлатана, обещавшего избавить её от болезни.

Что-то пошло не так, и с тех пор она больше не вставала с постели.

От пролежней на спине пахло гноем, а из нижней части тела, неспособной к движению, шёл резкий запах нечистот.

Со смирением на лице, уже ни на что не надеясь, она обратилась к сыну, свернувшемуся клубком в углу:

— В нижнем ящике комода… есть немного денег.

Голос был еле слышным. Мальчик лежал, уткнувшись лбом в колени. Он не шелохнулся, будто ничего не услышал.

— Этого мало, но всё равно лучше, чем оставаться здесь…

Но она знала, что сын слышит, и потому из последних сил прошептала эти слова.

— …Не хочу.

— Иди, Хьюго.

— Не хочу!

Женщина, почувствовав приближение собственной смерти, из последних сил гнала ребёнка прочь, уговаривала его уйти как можно скорее. Но мальчик заткнул уши, не давая словам проникнуть внутрь.

Не хочу. Не хочу. Не хочу.

Он не хотел бросать мать. Даже в этой грязной и вонючей подворотне её объятия были единственным уютом, единственным ароматом, который он знал.

В этом мире, полном злобы и жестокости, только мать была к нему добра.

Его родина была в её объятиях.

Она, поверженная блудом мужа и лежащая без сил, была для него всем сущим. Его раем.

Даже живя в этом аду, она оставалась набожной. Каждое утро тщательно мыла руки и ноги, очищала тело, неустанно молилась.

«Однажды всё станет лучше».

«Мир, в котором будет жить мой сын — ребёнок, носящий имя твоего любимого святого, — пусть он будет хотя бы немного добрее».

Жаль, что эти молитвы были не для неё. Что даже самое малое она просила не для себя, а всё посвящала сыну.

И, может быть, поэтому её тело разрушалось, а сын ни разу серьёзно не болел. Хотя голод был обычным делом, он рос крепким и удивительно красивым.

Мальчик ненавидел себя за это.

Божье благословение должен был получить не он, а его мать. Вся эта бедная, достойная жалости женщина — только она и должна была его получить.

Но мольба безбожника не может превзойти молитву истинной верующей.

И потому его мать — самая прекрасная из всех несчастных — с каждым днём всё больше разрушалась и угасала.

— Уходи, прошу тебя!! Прочь! Исчезни! Хьюго, исчезни с глаз моих!!

Опираясь на локти, она подняла своё измученное тело и, чтобы выгнать сына, швыряла в него всё, что попадалось под руку.

Мальчик молча принимал каждый удар, а когда бросать стало нечего, просто посмотрел на неё.

В синеве его глаз отражалось её лицо, искажённое отчаянием. В тот момент Хьюго почувствовал, что скоро его накроет огромное, невыносимое горе.

Он поднялся, подошёл к комоду и открыл нижний ящик, как говорила мать.
Там оказалось лишь несколько монет — хватило бы разве что на пару буханок хлеба.

Наверное, мать прятала их изо всех сил, чтобы отец не отобрал.

Хьюго сжал монеты в кулаке, посмотрел на мать в последний раз и вышел из дома.

Сухая, как скелет, женщина с впалыми щеками пристально смотрела ему вслед, пока он не закрыл за собой дверь.

Мальчик ошибался.

Этих денег не хватило бы даже на один хлеб.

Особенно на тот, который он искал: мягкий, ароматный, тающий во рту. За несколько жалких монет его не купить.

Но он не мог отказаться от мечты. Хьюго бродил по улицам, помогал другим, терпел побои и понемногу собирал ещё.

Когда нужная сумма, как ему казалось, была собрана, он отправился в самую известную пекарню на рынке. Но хозяин оказался холоден и непреклонен.

— Денег не хватает, малыш. За них ты этот хлеб не купишь. Зато могу дать тебе полбулки ржаного — бери, если хочешь.

— Я… я потом принесу остальное! Пожалуйста, только сегодня…

— Эй, ты! Нет у тебя денег — и думать о еде нечего! 

Хозяин уже собирался выгнать его, как вдруг замер.

Он замахнулся широкой, грубой ладонью, но внезапно схватил мальчика за щёку и резко приподнял лицо.

В глазах мужчины вспыхнуло что-то отвратительное, жадное.

— Ты... лицо у тебя такое миленькое, прямо как у девчонки. И кожа белая...

Шершавые пальцы медленно скользнули по щеке.

Мальчик поморщился от омерзения, но не успел отпрянуть, как хозяин крепко сжал его запястье и тихо сказал:

— Дам тебе две булочки.

Когда Хьюго вздрогнул, распахнув глаза, хозяин уже склонился ближе и прошептал:

— Хочешь... зайдём внутрь?