Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 29

28

Хьюго вынырнул из раздумий и посмотрел в сторону окна, за которым занималась заря.

Добро далеко, а зло — рядом.

Он был сыном Папы и потому почитаем, но сам родом из сточной канавы. И именно поэтому лучше других понимал грязь Роэллии. Но только понимал — не более.

Возможно, она и правда невиновна, как утверждает.

Но… и что с того?

Если крыса выбралась из помойки, она перестаёт быть крысой?

Если облить грязную крысу водой, разве она станет кроликом или коровой? Нет. В основе она всё та же крыса. Так же, как и он — в основе всё тот же, кем был.

Покойный Папа, взявший его под опеку, с болью смотрел на ту яростную ненависть, с которой Хьюго относился к себе.

Когда в детстве он говорил, что не понимает, зачем жить, будучи таким грязным, Люциул внимательно выслушал этот холодный цинизм и указал ему путь.

«Твоя ненависть — то, что заставит тебя жить. Всю жизнь ты должен следовать за добром и истреблять зло. Только так ты сможешь очиститься».

Человек рождается чистым и взрослеет, покрываясь грязью. Хьюго понял: как святой рыцарь, он должен очищать всё нечистое — это и есть его предназначение.

А чтобы собирать грязь, нужно самому испачкаться. И, быть может, именно потому, что он уже был запятнан, он лучше всех подходил на роль меча Божьего.

Чистота — это слабость. Как белоснежная бумага пачкается быстрее всего, так и невинность рушится от малейшего воздействия. Адеморс стремился защитить его именно это.

Флона, что совращает невинных и толкает их в пучину разврата, нарушила и исказила цель, что была священна и благородна. Похоже, королева нашла этой женщине некое «применение». Но это было недальновидно.

Таким, как она, не место в этом мире. Их следует как можно скорее стереть.

«Если я выиграю… Значит, я тоже смогу стать добром?»

Она, дрожащая даже от холодной воды, осмеливается сказать, что победит Бога?

Нахалка. Дерзкая, беспардонная.

Её безрассудство вызывало у него усмешку.

Ну что ж. Тогда я стану для неё первым и последним испытанием.

Демоны, Уроборос, блудницы и шлюхи, а ещё мужчины, жаждущие их оседлать…

Милосердие не нужно тем, кто оскверняет этот мир.

Паладин был готов к отъезду ещё до рассветного крика петуха.

Настоятель и братья монастыря, всё это время державшиеся тише воды, ниже травы, с первыми проблесками зари впопыхах выбежали проводить его, сияя облегчёнными лицами.

Всего за три дня у и без того пожилого настоятеля лицо заметно осунулось.

— Вам предстоит долгий путь, а мы не смогли подготовить всё как следует. Простите нашу неподготовленность. Надеюсь, ваше пребывание здесь было комфортным?

Филипп произнёс эту любезность с подобострастной улыбкой. Хьюго, осенив себя крестным знамением, ответил с той же формальной вежливостью:

— Что вы. Благодаря заботе монастыря и я, и мои паладины превосходно отдохнули. Даже… эта преступница.

В отличие от напряжённого Филиппа, улыбка Хьюго была почти умиротворённой.

И тут взгляд его, скользнув вдоль сопровождающих, зацепился за женщину — ту, что шаткой походкой выходила наружу в кольце рыцарей.

Услышав слово «преступница», Филипп украдкой бросил взгляд за спину Хьюго, делая вид, что просто осматривается.

Неужели… наконец увижу Флону? — мелькнуло у него с затаённой надеждой, но она тут же растаяла.

Тьфу. Как и думал, укутали с ног до головы.

Женщину вывели, завернув в большое чёрное покрывало, с трёх сторон её обступили рыцари.

Всё, что мог разглядеть Филипп — это маленькие, изящные ножки, спотыкающиеся под тканью, скрывающей её до икр. На хрупких, будто готовых переломиться лодыжках, виднелись синюшные кровоподтёки.

Филипп попытался уловить хотя бы её аромат, но вместо цветочного запаха в нос ударил резкий, лекарственный смрад. Он поморщился и резко отвернулся.

Похоже, братья были правы: вместо благоухания в этом крыле стояла невыносимая вонь.

И эта женщина — та самая Флона? — недоверчиво подумал он, глядя, как её сажают в повозку. Но поймав на себе пристальный взгляд Лампеса, жрец тут же отвёл глаза.

— Кхм… Что ж, пусть дорогу вам освещает благословение Адеморса.

Хьюго слегка склонил голову:

— Пусть и монастырю Фаруэй сопутствует мир.

Развернувшись, он вскочил на хорошо отдохнувшего коня. Тут же к нему подошёл Луан, осматривавший повозку, и доложил с притворным огорчением:

— Командир, замок, похоже, сломан. Придётся заменить, и тогда поедем.

Хьюго повернулся к повозке.

Забравшись внутрь тесной повозки, Роэллия стянула с себя чёрную ткань и швырнула её на пол. Она тяжело опустилась на скамью, прислонившись к стенке.

…Сил больше нет.

Пальцы бесцельно теребили влажную от пота тонкую рубашку.

Прошлой ночью её насильно заставили мыться, а потом выдали монастырскую одежду. О верхней одежде, конечно, не могло быть и речи, но и то, что дали, было слишком тонким.

Нижнее бельё или хотя бы нижнюю юбку ей не дали, поэтому она просто отжала мокрую ткань, что была на ней, и снова надела. В итоге — даже сухое стало сырым.

Холод пробирал до костей, зубы стучали. Дрожа всем телом от жара, она выдохнула горячий, прерывистый вздох.

Перед глазами плыло, сознание затуманивалось. Не было сил, во рту пересохло, и только едкий запах, исходивший от её тела, казалось, немного ослаб. Однако это не приносило облегчения, лишь усиливало бесконечную тревогу.

Что теперь?

После неудачного побега она оказалась в руках Хьюго Брайтона, была вынуждена мыться, была унижена… Теперь казалось, что надежды больше нет. Всё поглотила тьма.

У неё не было ни умений, ни силы, ни особых способностей, а на плечи вдруг легло испытание, непосильное даже для опытных. И если она снова потерпит неудачу, единственной наградой будет смерть.

Прикусив губу, чтобы не сорвался стон, Роэллия со стуком опустила голову на пол.

— …Пить хочу.

От долгого голодания чувство голода притупилось, а вот жажда становилась всё мучительнее. Возможно, из-за лихорадки.

— Хоть бы глоток воды…

Бормоча это, она вдруг осознала всю нелепость своего положения и горько рассмеялась.

Сбежала, оставив умирающего отца. Теперь даже не знает, жив ли брат, который пострадал, пытаясь её спасти. И вот она, упрямо продолжая цепляться за жизнь, жалуется на жажду.

Может, лучше просто умереть?

Если перекусить язык и истечь кровью, не придётся терпеть унижения во дворце или сгореть на костре инквизиции.

Роэллия не знала, зачем королева ищет её, но и представить не могла, что тот мужчина будет изо всех сил стараться сохранить ей жизнь, если она сама решит умереть.

В памяти вновь возникли те холодные синие глаза, наблюдавшие, как она барахтается в бочке с водой.

Взгляд, наполненный презрением и отвращением. Он назвал её блудницей, но в его глазах она была шлюхой.

…Почему? Что я такого сделала?

Это было несправедливо. Как ни крути, перебирая в голове снова и снова, она не находила вины за собой.

Она — преступница, хотя ничего не совершала. А те, кто хотел её убить, — невиновны?

Привели её, нацепили на шею ошейник преступницы и всё равно остались безгрешны? Этого она понять не могла.

Все мы люди… Почему тогда…

Глаза горели, но слёз не было — может, потому что не ела и не пила, а может, потому что за последние два дня уже всё выплакала.

Хочу пить… ненавижу всё это…

На самом деле, перед тем как выйти из комнаты, она уже просила воды. Хьюго Брайтон как раз вышел, и снаружи доносились суетливые звуки. Услышав чьи-то шаги, Роэллия набралась смелости и позвала:

— Простите… Можно воды? Я ничего не пила…

Неизвестно, кто это был, но он на секунду замер.

Прежде чем она успела повторить просьбу, мужчина снаружи резко пнул дверь и прошипел:

— Кого ты опять хочешь выманить своими фокусами?

В его голосе сквозила ярость.

Она вздрогнула и застыла, не осмелившись больше ни слова сказать. Кто бы ни стоял у двери, он вскоре ушёл. Спустя какое-то время в комнату ворвались Хьюго Брайтон и рыцари.

Её руки заковали в цепи, на голову накинули чёрную ткань, — и вот она здесь. Снова в повозке. В этом тесном пространстве.

Покрасневшие веки задрожали. Девушка подняла закованные в тяжёлые цепи запястья и надавила на глаза, но это не помогло. Слёзы, которые, казалось, уже не должны были прийти, затуманили взгляд.

Нельзя. Только не сейчас. Нельзя плакать.

Её иссохшее тело и так потеряло слишком много влаги, нельзя тратить её на слёзы. Роэллия сжала веки, уставилась вперёд, будто силой воли могла всё остановить.

Когда она уже почти успокоилась, снаружи вдруг раздался голос того самого мужчины.