Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 18

17

Хотя жар уже спал, женщина будто нарочно не хотела открывать глаза и пролежала в горячке ещё целый день. Но даже если бы она не пришла в себя, это мало что изменило бы.

Снег, что без остановки валил три дня подряд, наконец-то остановился — пора было готовиться в путь.

— Прекратился. Чёрт, наконец-то!

— Уже достало, если честно… Хорошо хоть, до четвёртого дня не дотянул.

Паладины, которые всё это время страдали из-за вынужденного бездействия, не зная, сколько ещё пробудут взаперти, сбились кучкой у окна и радостно загомонили. Окно было откровенно тесным для четверых здоровенных мужиков, но после долгих пасмурных дней солнце светило так приветливо, что невозможно было не высунуться наружу.

— Ха, и ведь красиво здесь, если приглядеться.

— Уютное очарование провинциального монастыря, так сказать.

Здание, хоть и старое, местами даже обветшалое, стояло на просторной земле у самого фруктового сада, и всё вместе выглядело по-настоящему живописно.

Мидас, всё это время заворожённо смотревший на бескрайнюю снежную равнину, вдруг поморщился с явным отвращением, покачал головой и уставился в сторону монастырского двора.

— Наш командир даже здесь умудряется вставать на утреннюю молитву? Восхитительно, честное слово. Кто не знает, решит, что он не паладин, а самый настоящий жрец.

— Так он тело и душу в чистоте держит. Не зря же он в свои годы уже рыцарь четвертого ранга. Разве можно так просто заслужить внимание Адеморса?

— Кстати, вице-командир, а правда, что наш командир уже в двенадцать лет получил Печать Святости?

Когда сила святой энергии поднимается выше определённого предела, вокруг зрачков проявляется золотая отметина — Печать Святости. Золотые линии, расходящиеся от центра зрачков, то напоминают молнии, то кажутся легкой дымкой. Чем ярче и чище цвет, тем сильнее передана благодать. В обычное время печать не видно, глаза сохраняют естественный цвет. Проявляется она лишь при использовании святой силы, чаще всего в бою. У юных паладинов и жрецов она не появляется: сил не хватает. Но про Хьюго говорили, что когда его нашёл предыдущий понтифик, печать у него уже была.

— Да, я тоже слышал. Но сам не видел — познакомился с ним, когда ему было шестнадцать, — ответил Беатрис.

— Ну а тогда? Видели?

— Конечно. Мы вместе выезжали на место резни в Хаделисте.

Массовое убийство в Хаделисте — так называли бойню, устроенную восемь лет назад сектой Акселдеон. Еретики — странные твари, искренне верящие, что без человеческой крови невозможно собрать силу. В тот раз они собрали сотню юношей и девушек, не старше двадцати лет, и устроили кровавую резню. Кровавый ритуал всё же сработал: в округе в огромном количестве появились демонические твари и уроборосы. 

А в самом эпицентре бойни стоял измазанный кровью глава секты, торжественно заявивший, что обрёл бессмертие… пока процесс превращения в чудовище не зашёл слишком далеко, и его не разрубил пополам Хьюго Брайтон. Тот говорил что-то о «нетленном теле», но, видимо, рассечение надвое — это уже слишком даже для него. 

Так или иначе, именно тогда Беатрис впервые увидел в глазах Хьюго золотую Печать Святости. Глаза его сияли такой изумительной чистотой, таким таинственным светом, что казались вовсе не его глазами, а чем-то божественным.

— До того яркие… Одним только взглядом ясно давали понять, как сильно Адеморс любит своего сына.

Ни одна тёмная сущность не могла уцелеть перед этой подавляющей священной силой.

Чёрные следы, оставшиеся после того, как всё было очищено, были так же чисты, как белый свет. И Хьюго, стоящий один на этих пепельных руинах, с мечом Адеморса в руке. Беатрис до сих пор не мог забыть эту картину. 

— Командир и есть единственная надежда для нашего приходящего в упадок Ордена.

Это была критика в адрес нынешнего порядка, при котором Церковь всё больше погружалась в мирское. Сближение Папского престола и светского мира — не плохо. Но вот желание возглавить его — уже да. Потоки паломников, священные войны во имя Адеморса, Земля поклонения, полная независимость Ордена… Утверждения нынешней Святой Кафедры, приправленные красивыми словами о «великой цели» и «благородном пути Адеморса», вызывали у Беатриса лишь раздражение.

В чём разница между церковью и торговым домом, если они наживаются на чёрных кристаллах, добытых из тел уроборосов и демонов, и продают святую силу королевской семье? Храм должен быть объектом поклонения, символом чистоты. Но разве можно назвать чистым то, что управляется деньгами и интригами?

Многие священники восстали против нынешнего курса Папского престола. Чтобы подавить эти выступления, участились внутренние распри. Священный Орден, который должен быть благочестивым, сейчас шумел как никогда.

— Да уж, сейчас у нас бардак, и это видно невооружённым глазом, — опустил язвительный комментарий Мидас.

— Цыц. Следи за языком, — зыркнул на него Беатрис, но и в его голосе слышалась горечь.

Чтобы разрядить обстановку, Луан хлопнул в ладоши:

— Ах да! Мы же сегодня на разведку отправляемся? Все пойдём?

Они договорились, что в обмен на еду проверят окрестности монастыря, чтобы убедиться, нет ли поблизости угроз. Да и перед возвращением в путь неплохо было бы размять затёкшие тела.

— Наверное. Нас всего-то пятеро…

— Нет. Идут только трое.

Неизвестно, когда он закончил молитву, но Хьюго вошёл внутрь, принеся с собой холодный воздух.

— Командир!

— Только трое? Почему не все?

— Потому что двое останутся следить за преступницей. Нельзя же оставлять её одну — кто знает, что она может выкинуть.

Паладины вспомнили тот самый момент, когда они схватили женщину. Цветочный аромат, от которого кружилась голова, и волна необъяснимой, захлёстывающей скорби и ярости.

— …Тогда кто остаётся, а кто идёт?

— Беатрис и Мидас остаются следить за ней. Остальные — со мной.

Хьюго кивнул в сторону своей комнаты, запертой на замок, давая понять Беатрису и Мидасу, где им надо находиться. Мидас резко побледнел. Приказ «охранять женщину» означал караулить у этой двери. Той самой, из-под которой сочился тот отвратительный запах.

Чёртова жуть…

Обоняние у Мидаса было особенно острым, и запахи действовали на него сильнее, чем на остальных. Может, поэтому той ночью в лесу, когда в воздухе разлетелись бабочки и расплылся незнакомый, невообразимый аромат, он первым потерял контроль. Он сорвался и разрыдался на глазах у товарищей. Та ночь осталась в памяти Мидаса позором и унижением.

— Что с лицом, Мидас? Не хочешь оставаться? — спросил Хьюго. 

— …Никак нет.

Именно поэтому он не мог возразить. Он уже показал слабость, и если теперь ещё и попытается уклониться от задания, это будет чистейшим признанием собственной несостоятельности. Для гордого Мидаса подобное было немыслимо. Пришлось стиснуть зубы и терпеть.

— Уф… Меня уже сейчас подташнивает. Если вырвет, что тогда?

Он буркнул это так тихо, что услышал только Беатрис, оставшийся с ним. Тот весело фыркнул и локтем пихнул его в бок, принимая происходящее за очередную шутку. Именно это и бесило Мидаса больше всего.

Тем временем Хьюго и остальные уже закончили подготовку — накинули непромокаемые мантии и взяли оружие.

— Будьте настороже. Неизвестно, на какую хитрость может пойти эта женщина, — Хьюго бросил взгляд на плотно закрытую дверь спальни.

Даже в беспамятстве женщина рыдала так, словно слёзы её не иссякнут никогда, Но когда зажглась утренняя звезда, она, потеряв сознание, наконец затихла.

Можно было заставить её замолчать и раньше, но из гуманности он позволил ей эту маленькую слабость. Пусть оплачет всё сполна — тогда осознание собственной участи ударит куда больнее.

Хьюго ещё раз посмотрел на дверь, затем развернулся и пошёл первым. Нужно успеть закончить до заката — а значит, медлить нельзя.

Во сне Роэллия прижимала к себе Дитриха.

Он был выше её на целую голову, но сейчас его вес совсем не ощущался. Будто это была пустая оболочка, из которой ушла сама жизнь. От этой мысли у неё внутри всё оборвалось.

Нет… Дитрих, открой глаза!

Обхватив брата, чьи веки намертво сомкнула пронзившая их цепь, она изо всех сил бежала сквозь лес.

Я спасу тебя. Я тебя обязательно спасу. Я не дам тебе умереть!

В её объятиях Дитрих начал меняться: взрослый мужчина обращался в ребёнка.

В того самого семилетнего мальчишку, которого отец однажды привёл в дом, назвав её младшим братом.