Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 26

25

Падаю. Нет, не просто падаю — проваливаюсь.

В страхе перед падением Роэллия беспомощно замахала руками, но ухватиться было не за что.

Плюх! Она упала головой вниз, и дыхание полностью перехватило. Из-за перевёрнутой перспективы казалось, будто она не в бочке, а в бездне, засасывающей в глубину. Звуки остались на поверхности, а её тело тонуло в глухой, звенящей тишине. Бочка, рассчитанная всего на одного человека, пожирала её без остатка.

…Спасите меня!

В панике Роэллия замахала руками, пытаясь нащупать спасение. Сквозь брызги и рассыпавшиеся во все стороны капли она увидела холодные глаза, спокойно наблюдающие за ней. Даже ребёнок, который смотрит на муравья, застрявшего в капле воды и медленно умирающего, не был бы таким бесчувственным. Эти пустые глаза были холоднее отвращения и презрения.

В тот момент, когда она это осознала, что-то шевельнулось в сердце Роэллии, стиснутом страхом смерти. Бесцельно метавшиеся руки и ноги нащупали край бочки. Слабые пальцы не раз соскальзывали, но в конце концов она сжала их из последних сил и ухватилась. Мягкое тело билось о стенки, но, пробиваясь сквозь сопротивление воды, она изо всех сил вытащила голову наружу.

— Ха-а… ха-а!

Воздух и вода одновременно хлынули в дыхательные пути. По её лицу струилась влага, и она не могла понять — то ли это слёзы, то ли вода. Отдышаться не получалось, грудь быстро вздымалась и опускалась. Протерев глаза, она прошептала дрожащим голосом:

— Вы… вы и правда… ужасный человек.

— Если раб Адеморса остаётся «добрым человеком» перед Флоной или кем-то вроде неё, разве это не есть настоящее падение?

Равнодушный ответ Хьюго прозвучал без тени раскаяния. Эта непробиваемая враждебность, не оставляющая ни малейшего просвета, повергла Роэллию в отчаяние.

Столкнувшись с этой безоговорочной убеждённостью в том, что она — «зло», девушка почувствовала, что даже её собственная вера в себя пошатнулась. В душе вскипело возмущение.

Сквозь посиневшие от холода дрожащие губы прорвался голос, сдавленный от гнева:

— Если я зло… тогда зачем Бог вообще позволил мне родиться?

Хьюго, не ожидавший такого вопроса, удивлённо уставился на Роэллию. Но уже в следующую секунду паладин ответил холодно и невозмутимо:

— Даже Бог не может остановить чьё-то рождение.

— Раз Он не может остановить рождение, то почему вмешивается в смерть?

— Чтобы искоренить вред. Как отсекают гниющую конечность, чтобы спасти тело.

— И какой же вред, по-вашему, приношу я?

— Флона развращает людей. Разжигает распри, пробуждает алчность.

Опять то же самое. Флона развращает. Флона подстрекает к войнам. Флона рождает алчность и ведёт людей к погибели. Поэтому её нужно уничтожить.

Он подавлял само её существование, обвинял в разврате, которого даже не видел.

Роэллия, сжав онемевшие от холода синие губы, зло перебила:

— А вы сами это видели?

Её дерзкий вопрос на миг остановил его.

Роэллия не упустила момент и быстро продолжила:

— Видели ли вы, как я развращаю людей? Если вы про тот день, когда пришли за мной, то это плохой пример. Кто тогда дрался? Дитрих с вашими людьми? Нет. Это была не битва. Это была односторонняя резня.

Её голос дрожал, будто вот-вот прервётся, но она не замолкала. К счастью, он не мешал ей говорить. Не поднял руку, чтобы ударить за дерзость, не пнул ногой. Паладин лишь смотрел на неё с нечитаемым выражением лица. Холодные синие глаза и тяжелое молчание давили на неё, но Роэллия всё же нашла в себе смелость продолжить.

— А если… если вдруг мы не зло? Если мы невиновны? Тогда выходит, вы убили невинных, лишь потому что подозревали нас в грехах. Разве можно это простить? Или достаточно просто прикрыться именем Бога и уже можно устраивать резню?!

Она стиснула зубы. Холод воды сковал ноги, голова кружилась, но она не отводила взгляда, выдерживая его молчаливое давление.

Несмотря на полные ярости слова, он оставался безмолвен. Хьюго просто разглядывал её, будто собирался содрать кожу и мясо до костей. После долгой паузы он наконец заговорил:

— Сеять сомнение в Боге — вот дело зла. Точно так же, как ты сейчас пытаешься поколебать меня своими словами.

— Если ваша вера может пошатнуться от слов обычной еретички… можно ли вообще назвать это верой?

Грешница посмела поставить под сомнение «абсолютную веру».

В её налившихся кровью глазах пульсировала безысходность, и в этом было что-то жалкое. Но, странным образом, именно это задело в нём какую-то мазохистскую жилку. На лице Хьюго, до того бесстрастном, появилась холодная улыбка.

— Ты и правда ведьма.

Слова прозвучали как приговор. Всё равно кто она — теперь он решает: она ведьма.

Роэллия почувствовала, как силы покидают тело.

Неужели всё бесполезно? Сколько ни кричи, ни бейся в отчаянии — всё как писк загнанной в угол крысы? Просто раздражающий, отвратительный шум?

Запоздало накатило головокружение. Или, возможно, это была обида. Роэллия зажмурилась и судорожно вдохнула. В голове стоял хаос, мысли крутились одна за другой, но, стиснув зубы, она всё же нашла, что сказать:

— Кто-то однажды сказал: «Справедливость принадлежит победителям». А значит… сильные утверждают, что есть добро?

Мёртвые не могут говорить, а мнения побеждённых ничего не стоят перед лицом победителей. Сколько женщин, наречённых «Флонами», вот так умирало раньше? Возможно, не все из них были добры, но уж точно и не все порочны…

Об их жизнях не рассказывали славных историй, относились к ним как к сиюминутной забаве. Люди посмеялись, посудачили и забыли. Точно так же, как забудут сейчас и меня.

До того как Роэллия стала Флоной, в её картине мира они были просто «распутницами» из слухов. Таинственные, чарующие и чуть пугающие — такие, о ком говорили вполголоса, слышали случайно, передавали из уст в уста.

Истории в историях, предмет интереса среди потока равнодушия. Не более.

Никто не пытался услышать, что они хотели сказать. Их голосов нигде не было. Если всё, что о них говорили, превращалось в истину, то, может, именно поэтому они и становились ведьмами?

Если их сделали ведьмами потому, что они оказались побеждёнными...

Роэллия подняла горящий взгляд и встретилась с высокомерными синими глазами, что смотрели на неё свысока. В жарком полубреду язык вдруг вышел из-под контроля.

— Тогда если выиграю я… я стану добром?

Голос был тонким и дрожащим, но слова — дерзкими.

Гарго — страна, где религия определялась с рождения даже для королевской семьи. Здесь, где паломничество к святыням, мессы и молитвы были повседневностью, осмелиться рассуждать о добре, установленном Богом… Это уже не смелость. Это дерзость, безрассудство, достойное глупца.

Но это безрассудство задело что-то, скрытое глубоко внутри Хьюго. Её тон, взгляд, слова, гнев — всё раздражало притуплённые нервы. Как кремень, ударяющийся изо всех сил о твёрдый камень, между ними высеклась маленькая искра.

Хьюго скривил губы в странной усмешке и неторопливо пошёл мимо Роэллии.

— Мой Бог лишил меня чувств. Теперь я не ощущаю запахов, вкуса, холода.

Его голос тихо прозвучал в сырой комнате для омовений. Роэллия, застыв, с тревогой проводила его взглядом. Он подошёл к стене, снял с крюка масляную лампу.

Что он делает?..

Пока она недоумённо смотрела, паладин вытащил сухую траву, сложенную в камине, и перенёс на неё огонь. Бросив маленькую искру в кучу дров, он подложил смолу и раздул пламя кочергой.

В прохладной комнате начал распространяться жар.

Неужели он развёл огонь для меня?.. — удивлённо подумала она, уставившись на него. Но тут Хьюго, бросив растопку, вдруг голыми руками полез в костёр и стал переворачивать поленья.

Роэллия в ужасе прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать.

Сначала пошёл запах горелой мокрой ткани, затем — обугленной плоти. Но он, как ни в чём не бывало, вытащил руку из огня. Покрасневшая, обожжённая кисть была ужасна.

Роэллия, и так едва державшаяся на ногах, почувствовала, как они затряслись.