Онлайн чтение книги Тебе, кто называл меня блудницей Dear you who called me a prostitute
1 - 28

27

Сейчас для мальчика самым насущным был хлеб. Мягкий, тёплый, ароматный хлеб.

И за эти две буханки владелец пекарни пытался его купить.

Сумасшедший сукин сын!

Грубая брань сама рвалась наружу. Он готов был обругать этого ублюдка, вылить на него поток грязных слов. 

Если бы только в этот момент перед глазами не всплыло лицо умирающей матери.

Если бы только не вспомнились влажные, полные мольбы глаза несчастной женщины, с отчаянием провожающей взглядом сына, уходящего за дверь.

Мама.

Слово, слишком горькое, чтобы даже произнести его вслух, заполнило голову мальчика. Он так сильно сжал челюсти, что послышался хруст зубов. Из желудка, пустого уже несколько дней, поднялась желчь, глаза налились кровью.

— Да, да. Ты ведь тоже ничего, правда?

Зловоние изо рта взрослого мужика ударило прямо в нос. Отвратительный, тошнотворный смрад, хуже, чем запах испражнений больной матери.

Но даже тогда мальчик не смог сразу оттолкнуть эту руку. Руку мужчины, покрытую мерзкими, похожими на гусениц, чёрными волосами.

Хьюго был в шоке от самого себя. Ему стало так отвратительно, что подступила тошнота. Даже если он умирал с голоду и был загнан в угол, он не хотел продавать себя, чтобы выжить. Ни при каких обстоятельствах он не желал уподобляться тем, кто вверг их с матерью в эту бездну несчастья.

В дрожащих синих глазах заискрилась ярость.

— Убери руки, поганый ублюдок!

— Ч-что?! Я, видите ли, пожалел тебя, а ты!..

Грубая рука замахнулась, чтобы его ударить, но Хьюго с силой пнул мужчину по голени, и тот повалился.

Хотя он был мал и давно толком не ел, Хьюго с ранних лет отличался крепким телосложением. Не раз он дрался с хулиганами, которые считали его слабым из-за возраста.

— Угх! Ты, ты, ты... паршивец!..

Хьюго ударил по голове булочника, который пытался подняться, без колебаний поднял ногу и наступил ему на пах.

Под подошвой мальчика противно смялось что-то мягкое.

— А-а-ах! Кх… 

Когда боль становится невыносимой, человек теряет сознание. Хозяин пекарни, который ещё минуту назад ласкал его руку, пытаясь затащить внутрь, не был исключением.

Хьюго, тяжело дыша, смотрел на потерявшего сознание мужчину и лишь потом до него дошло.

Чёрт… что я… что я наделал…

Не то чтобы его шокировало, что он раздавил пах уроду, который пытался купить ребёнка. Хьюго волновало другое: если сейчас поднимется шум, его схватят, и тогда о хлебе можно забыть.

Он побледнел и нерешительно отступил назад.

И в тот же миг чья-то холодная рука схватила его за запястье.

— Беги. Если попадёшься, тебя убьёт патруль.

Шёпот, доносившийся откуда-то сбоку, пах резким, терпким парфюмом. Не раздумывая, он рванул за незнакомкой.

Развевающееся платье, бледная кожа, густой шлейф духов — всё это мелькало перед ним, пока они бежали.

— Пусти!

С опозданием осознав, что женщина — «одна из них», Хьюго резко остановился и вырвал руку.

— Не прикасайся ко мне своими грязными руками. Шлюха.

С пылающим взглядом он уставился на женщину, губы которой были ярко накрашены красным. Она стояла в тени переулка и, тяжело дыша, смотрела на него сверху вниз. 

Она не разозлилась. Не вспылила. Просто смотрела молча. Потом достала из кармана несколько монет и бросила их Хьюго.

— Бери. Надеюсь, ты не отказываешься от денег только потому, что они от шлюхи?

— …Мне не нужно.

— А придутся кстати.

— …

— В ту лавку тебе теперь дорога закрыта. Иди на Роуэлл-стрит. Там есть другая пекарня. Купишь тот хлеб, который хотел.

Она следила за мной? Женщина точно знала, чего он хотел.

Было мерзко. Получать сочувствие от неё… от женщины, похожей на ту, что соблазнила его отца и разрушила жизнь его матери.

— Это… на похороны.

Но следующие её слова заставили все его мысли остановиться.

— Хотела бы дать больше… да я сама почти без гроша.

Похороны? Что это значит?

Хьюго прежде никогда не видел эту женщину.

Для кого эти деньги? Для мамы? Но мама ещё не умерла. Хотя выглядела так, будто может перестать дышать в любую секунду.

Значит… всё-таки для того ублюдка, которого даже отцом называть не хотелось?

Над застывшим мальчиком прозвучал нерешительный голос:

— …Я тоже не мечтала о такой жизни. Просто… даже когда умирала, всё равно не хотела умирать. Вот и вцепилась в это жалкое существование. А потом поняла, что в жизни куда чаще всё идёт не как ты хочешь, а как попало.

Мальчик не понял, о чём она говорит.

«Даже когда умирала, всё равно не хотела умирать. Вот и вцепилась в это жалкое существование»? Детский разум отказывался это осознавать.

Он уже хотел крикнуть, что такие речи — не оправдание, но женщина к тому моменту уже уходила прочь почти бегом, оставив его одного.

На земле валялись брошенные ею монеты. Их было больше тех, что он держал в руке. Мальчик молча смотрел вниз, потом сжал кулаки.

Браслет, что качался на её запястье, вдруг показался ему знакомым, и внезапно Хьюго вспомнил. 

Он видел этот браслет в маминой шкатулке с сокровищами, что лежала под кроватью. В той самой шкатулке, которая теперь была пуста…

Хьюго поднял голову и снова посмотрел в сторону, куда ушла женщина. Бежать за ней уже было поздно. 

Тем более что упомянутая ею Роуэлл-стрит была в часе ходьбы отсюда. Пекарня могла скоро закрыться. Медлить было нельзя.

Похороны. Похороны. Похороны…

Повторяя это слово, Хьюго собрал все рассыпанные монеты. Она сама их бросила. Деньги не виноваты. А они ему были отчаянно нужны.

Если бедняк из гордости не подберёт брошенные деньги — значит, он ещё не достаточно беден.

Значит, он ещё не настолько голоден. По крайней мере, для Хьюго это было так.

Он побежал на Роуэлл-стрит и купил самый мягкий хлеб из оставшихся.

Когда аромат хлеба ударил в нос, живот болезненно сжался от голода. Желудок, усохший за несколько дней без еды, взвыл от боли.

Мальчик проглотил слюну, уткнулся носом в пакет с хлебом и глубоко вдохнул. Он не мог съесть его, но хотя бы запах хотел почувствовать. Закрыв глаза, Хьюго вдыхал его снова и снова.

— …Мне и этого хватит.

Мальчик, удовлетворённый аппетитным ароматом сливочного масла и муки, крепко прижимал хлеб к груди и бежал, не разбирая дороги.

Нужно успеть. Пока не стало слишком поздно. Пока не остыло тепло свежеиспечённого хлеба.

Перед смертью мама говорила, что хочет попробовать мягкий хлеб — такой, чтобы не больно было жевать. С насыщенным сливочным ароматом, от которого на душе становится тепло.

Хьюго тоже долго голодал, но не так, как его мать. Даже тяжело больная, она изо всех сил старалась отдавать ему всё…

Впереди оставалось ещё столько же пути, сколько он уже пробежал, но мальчик не останавливался. Потому что волновался за оставленную мать. Тот тоскливый, пронизывающий взгляд, которым она провожала его уходящую спину, леденил душу и не давал покоя.

И вот, сбив дыхание, он добежал до дома. Не желая терять ни секунды, распахнул дверь и увидел…

— Мама!

В нос ударил резкий запах крови. Мать, у которой не хватало сил держать нож, бессильно уронила изрезанное запястье, а вокруг были брызги засохшей крови.

И всё же она была ещё жива. Жива и плакала, мучительно умирая.

— П-почему… почему ты… почему ты вернулся…

Увидев Хьюго, в её глазах смешались надежда и отчаяние.

— Не... не надо было... у-ух... возвращаться...

— МАМА!!!

Хьюго снова бросился вперёд на подгибающихся ногах. Туда, где всё смешалось: запах мочи, гноя, пролежней и крови.

К матери, которая застряла между жизнью и смертью.

— Хю… Хьюго…

Женщина смотрела на сына заплаканными глазами. В потухшем взгляде читалась мука, сознание уже затуманилось.

Потрескавшиеся, пересохшие губы дрожали от холода. Слёзы, густые как сукровица, текли по щекам, когда она прошептала:

— Больно… Хьюго… маме так больно…

— Мама! Я спасу тебя, я спасу, правда!

— ...Очень... больно. Хочу... чтобы перестало...

— …Мама…

— Не хочу… больше болеть…

Худая, окровавленная рука со всей силы сжала ладонь Хьюго. И тогда мальчик…