Онлайн чтение книги Записки расхитителей гробниц: 9 "Волчье логово Куньлунь" 盗墓笔记续9 昆仑狼窟
82 Волчье логово Куньлунь 9-82 "Бронзовая статуя"

盗墓笔记续9

После замечания Толстяка я не решался действовать опрометчиво, но вот так выжидать тоже не выход. Те выстрелы определённо означали, что что-то произошло, но сейчас эти люди таинственным образом исчезли. Неужели вошли в один из туннелей?

Толстяк указал на бронзовую статую и сказал:

— Мне кажется, эта штука какая-то странная. Подумай, бронза — такая драгоценность. Просто так такую большую статую не стали бы делать, наверняка есть причина. У этой штуковины стык. Полагаю, сможем открыть.

Судя по тону Толстяка, он очень заинтересовался этой бронзовой статуей и горел желанием её вскрыть. Я сказал:

— Чёрт возьми, это же не гроб, что за кипишь?

Толстяк презрительно фыркнул:

— С тех пор как я с тобой, старине Толстяку ни разу не удалось нормально открыть гроб. Наконец-то попалась статуя, дай хоть раз получить удовольствие! И подумай, те люди, которые стреляли, кем бы они ни были, раз спустились сюда, то наверняка видели эту статую — неужели ничего не сделали?

Слова Толстяка всколыхнули моё любопытство. Наличие бронзовой статуи в самом деле необычно. Я сразу согласился с мнением Толстяка, и мы подошли к статуе, готовясь её открыть.

Толстяк обеими руками ухватился за щель и попытался поднять, но не тут-то было — она даже не шелохнулась, похоже, закрыта основательно. Я достал из сумки с оборудованием альпинистский лом и протянул ему, сказав:

— Разница между человеком и животным в том, что человек первым научился использовать инструменты.

Толстяк смачно плюнул себе на ладонь, растёр слюну и, вставив лом в щель, спросил:

— А ты в курсе, чем занимаются животные, когда люди орудуют инструментами?

Я не сразу сообразил и приподнял брови, показывая, чтобы он продолжал. Толстяк хихикнул и сказал:

— Животные стоят рядом и пялятся.

Я чуть не подавился слюной и только собрался дать отпор, как Толстяк резко надавил на лом. Статуя издала пронзительный скрежет — похоже, она немного поддалась, и в ней появилась тонкая чёрная щель. В тот же миг мой нос уловил слабый, но знакомый запах — ни приятный, ни противный, что-то среднее. Трудно описать, но этот запах был слишком хорошо знаком.

В одно мгновение я почувствовал себя так, словно меня окатили холодной водой. Инстинктивно бросившись вперёд и навалившись на статую, я закричал сдавленным голосом:

— Прекрати!

Из-за моего толчка только что приоткрытая щель сразу захлопнулась. Толстяк, тяжело дыша от усталости, с покрасневшим лицом закричал на меня:

— Наивняш, чтоб тебя! Нет сил помочь, так не бузи! Старина Толстяк занят революционным делом, не до игр сейчас!

Я сглотнул слюну, мне было не до пререканий с Толстяком — этот запах был запахом трупного разложения.

И даже сильнее обычного трупного запаха. Очень походил на запах проклятых. Но откуда здесь проклятые?

Я вспомнил, как Вэньцзинь когда-то сказала мне в стране Сиванму: «Её время на исходе». Неужели... она не выдержала и превратилась в труп? По спине пробежал холодок, такое предположение вызвало во мне невыразимую печаль и глубокий страх.

Толстяк заметил, что со мной неладно. Его выражение лица изменилось, и он сказал:

— В чём дело? Что-то ты... какой-то странный.

Тяжело и часто дыша, я хрипло спросил:

— Толстяк, ты не чувствуешь никакого запаха?

— Запах? — Толстяк повёл носом, принюхиваясь к воздуху, потом медленно принюхался ко мне и, замахав руками, воскликнул:

— Наивняш, от тебя несёт! Если действительно есть какой-то запах, напрочь перебиваешь!

Я едва не разразился матом и сказал в полном отчаянии:

— Толстяк, понюхай внимательнее. Чёрт возьми, разве твой нос обычно не острее собачьего?

Толстяк хихикнул и снова принюхался, но вдруг изменился в лице. Складки жира на его лице застыли. Он посмотрел на меня, потом на бронзовую статую, сглотнул и очень тихо произнёс:

— Наивняш... это... похоже... тот самый запах.

Я кивнул и горько усмехнулся:

— Именно тот самый.

Толстяк резко втянул воздух, схватил меня за руку, оттащил от бронзовой статуи, взвёл курок, сплюнул и сказал:

— Встретить проклятую — плохая примета.

Лом, всё ещё зажатый в щели, не двигался.

Толстяк настороженно уставился на бронзовую статую и спросил:

— Как здесь может быть проклятая?

К этому времени я уже постепенно успокоился и сказал ему одно слово:

— Вэньцзинь.

Толстяк издал хриплый возглас и, покачав головой, сказал:

— Если это правда, то досадно.

Затем он добавил:

— Как она оказалась заперта в этой статуе?

Я вспомнил те выстрелы и недосказанные слова Чёрного слепца — неужели Цветочек с остальными встретили превратившуюся в труп Вэньцзинь и в ходе драки как-то сумели запереть её внутри?

Мы долго стояли рядом со статуей. Внутри никакой реакции. Наконец, Толстяк сказал:

— Если там действительно твоя тётя Вэньцзинь, в таком случае плохо дело. Старина Толстяк всё думал, что же она увидела в метеорите, а теперь, полагаю, это висяк.

Я кивнул. На сердце было тяжелее некуда. Трудно сказать наверняка, действительно ли внутри Вэньцзинь, но этот запах и появление здесь такого существа, как проклятая, — прямо-таки слишком большое совпадение. Хотя мы не видели, что внутри, я был уверен почти на девяносто процентов, что там Вэньцзинь.

В таком случае все следы обрывались.

Вэньцзинь говорила, что в метеорите она увидела прошлое всех, включая Молчуна.

Материал того метеорита был один в один как у призрачной печати. Возможно, это и был сырьё для изготовления печати. Тогда Вэньцзинь видела процесс создания печати? И теперь единственный человек, который мог знать все секреты, в глубине гор Куньлунь превратился в труп, став страшным чудовищем.

В памяти всплыло молодое и нежное лицо Вэньцзинь. На сердце стало тоскливо и горько, но больше всего была гнетущая тяжесть. Со смертью Вэньцзинь оборвались все нити.

В разгар нашего обсуждения вдруг раздался лязг, и мы невольно посмотрели на источник звука… Железный лом, до этого застрявший в щели, теперь свалился на выложенный зелёным кирпичом пол.

Я внутренне испугался. Глядя на бронзовую статую, меня захлестнуло дурное предчувствие.

В этот момент Толстяк выпалил:

— Чтоб тебя, товарищ Наивняш, хватит смотреть! Раз в этой статуе заперта проклятая, полагаю, нет там никакой сутры «Восхваления жизни». Нам ещё с восемью пещерами разбираться! Не поторопимся — парень в розовой рубашке и этот Ци опередят нас.

Слова Толстяка напомнили мне, что, независимо от того, кто внутри, сейчас невозможно открыть статую, чтобы проверить. Самое важное — найти ту сутру, в которой описана вся жизнь Сундалажэня. Вероятно, это единственный способ спасти Молчуна.

Я кивнул и уже намеревался приступить к исследованию восьми пещер, как вдруг краем глаза заметил что-то белое под бронзовой статуей. Я прищурился, направил туда свет фонарика и присел, чтобы рассмотреть этот предмет.

Похоже на кусок ткани — совсем новый, белого цвета, размером с детскую ладонь, наполовину придавленный бронзовой статуей. Благодаря изогнутой позе статуи, я с лёгкостью вытащил ткань. Это был белый лоскут с вышитым чёрными нитками иероглифом «девять» в стиле скорописи травяного письма[1].

И тут меня словно громом поразило.

Девятка — знак глав Девяти старых врат. В годы расцвета у них было знамя с иероглифом «девять». Именно это послужило причиной, что они подверглись немалым нападкам из-за чрезмерной показушности, и знамя стало историей. Однако сам иероглиф «девять» продолжал передаваться внутри Врат. Мой дедушка говорил мне, что у этого иероглифа два значения.

Первое: в нашем ремесле грабителей могил, если схватят, то голова с плеч. Людей в этом деле мало, не то что в приличных профессиях, где преемники были повсюду. Поэтому правило нашего ремесла — не прерывать род людской, что означало: внутренние раздоры допустимы, но когда вмешиваются внешние силы, нужно объединяться и не дать прерваться преемственности ремесла.

О втором значении дедушка не рассказал. Но иероглиф «девять», вышитый в стиле травяного письма, я даже видел на одежде третьего дяди — на белоснежном танчжуане , который он надевал только на ежегодные собрания гильдии. Кипенно-белый костюм, и только на рукаве, подобно взлетающему дракону, очень броско выделялась девятка. Это одеяние мне всегда казалось зловещим, подобно траурной одежде.

И этот иероглиф «девять» сейчас объявился под этой бронзовой статуей.

Тут я вспомнил слова из письма третьего дяди: «Моё тело начало источать странный запах». Такой же запах я когда-то чувствовал в подводной гробнице — запах смерти.

Неужели... внутри не Вэньцзинь, а... третий дядя?

Я замер на корточках, в голове роились разные предположения, пытаясь опровергнуть эту мысль, но как бы ни старался, я не мог убедить себя. Мне хотелось только одно — открыть эту статую.

Но если внутри проклятая, то для нас с Толстяком это равносильно самоубийству. Но если действительно третий дядя... Нет, я должен убедиться, во что бы то ни стало!

Но Толстяк...

Я встал, тихо поведал Толстяку о своих мыслях, а затем медленно произнёс:

— Толстяк, правда. В моей жизни, У Се, самые памятные... два события. Первое — спуски в гробницы с третьим дядей, второе — стать братом тебе и братишке. Спасибо тебе. Но это дело позволь закончить самому. Возвращайся.

Толстяк не произнёс ни звука, его губы сжались в тонкую линию, глаза пристально смотрели на меня. И только спустя какое-то время он сказал:

— У Се, подойди.

Я глубоко вдохнул и подошёл ближе. Я знал, он наверняка зверски зол, но открыв эту статую, меня, возможно, будет ждать проклятая. Раньше с нами был Молчун, и мы всегда могли отвратить опасность. На этот раз — только я и Толстяк. Нас двое, и это почти верная смерть.

Как только подошёл, в меня врезался безжалостный удар кулаком. Толстяк вложился в удар по-полной. Так врезал, что я упал на землю. В голове помутилось, и я невольно выпалил:

— Толстяк Ван, нарываешься!

Толстяк презрительно фыркнул и сказал:

— Да чтоб тебя! Так и напрашиваешься на трепку! Я пришёл в эту гробницу, чтобы спасти братишку. Не найду сутру «Восхваления жизни», не поверну назад. Хочешь открыть статую — открывай! Будь там хоть упырь, хоть кровавый труп — встретим одного, уложим одного; встретим двоих — уложим двоих! ****, с какой стати старина Толстяк должен уходить?!

У меня защипало в глазах, и я сказал:

— Толстяк, я должен открыть эту бронзовую статую. То, что внутри, очень важно для меня. Твою дружбу я, У Се, навсегда сохраню в сердце, но это дело семьи У. Тебе ещё спасать братишку, а статую позволь мне открыть. Уходи.

Лицо Толстяка посерело. Он некоторое время смотрел на меня, стиснув зубы, потом внезапно шагнул вперёд и сильно толкнул меня. Я и так ранен, а от этого толчка отшатнулся на несколько шагов назад. Затем он поднял с земли альпинистский лом, снова вставил его в щель и только тогда прорычал мне:

— Если внутри действительно твой дядя-упырь, когда старина Толстяк будет стрелять, не смей мешать.