Онлайн чтение книги Записки расхитителей гробниц: 9 "Волчье логово Куньлунь" 盗墓笔记续9 昆仑狼窟
84 Волчье логово Куньлунь 9-84 "Проводы"

盗墓笔记续9

Толстяк с облегчением вздохнул, быстро отвёл зажигалку в моей руке и торопливо сказал:

— Товарищ Наивняш, в такой момент не стоит поддаваться импульсу! Возможно, есть ещё способ.

Способ? Какой способ тут может быть?

Я смотрел на проклятую в статуе, а её опухшие глаза смотрели на меня. Я глубоко вздохнул и сказал:

— Третий дядя... ты всё ещё в сознании, верно? Если да, пошевели глазами.

И глазные яблоки повернулись.

Толстяк, судорожно втянув воздух, произнёс:

— Третий дядя действительно жив.

Мои чувства в тот момент невозможно передать словами. Затем я спросил дядю:

— Третий дядя... что ты хочешь, чтобы я сделал?

Его глаза посмотрели на зажигалку в моей руке, и снова на меня.

Наступило длительное молчание. Даже Толстяк не проронил ни слова. Моя рука с зажигалкой дрожала. Будь это просто проклятая, я бы не колебался ни секунды, но тот, кто лежал внутри, был не только моим дядей, но и обладал осознанностью. Если подожгу его, чем это будет отличаться от того, что я убью его собственными руками?

В голове полный хаос. Пламя зажигалки почему-то замерцало, и Толстяк выхватил её, процедив сквозь зубы:

— Я сделаю.

Он отдал воинскую честь существу в статуе и мрачно произнёс:

— Третий дядя, не мучайте больше вашего племянника, я провожу вас в последний путь. Ступайте с миром.

Затем я смотрел, как Толстяк поднёс зажигалку к сжавшимся в комок волосам. Они, словно боясь боли, плотно сгрудились вместе, крепко обвив уродливое тело.

Волосы были влажными и не загорались, но благодаря настойчивым усилиям Толстяка начал появляться сизый дым с примесью тошнотворной вони горелого. На волосах воспламенился маленький огонёк, постепенно разрастаясь всё больше и больше. Наконец, я увидел, как существо принялось мучительно извиваться, но поскольку тело пригвождено к статуе, его потуги были бесполезны. Пламя безжалостно разгоралось.

Я будто увидел внутри этих глаз мучительное страдание — страдание от того, что тебя заживо сжигают, а ты не можешь сопротивляться.

Нет, это мой третий дядя! Неважно, монстр он или кто-то ещё, я не могу так с ним поступить.

Не контролируя себя, я кинулся вперёд, сорвал одежду, чтобы погасить разгорающееся пламя. Толстяк резко оттащил меня за руку. Я развернулся и ударил его, прорычав:

— Пошёл вон, убирайся!

Кулак угодил Толстяку в лицо, из уголка его рта сразу потекла кровь. Толстяк рассвирепел. Он с силой прижал меня к земле и заорал:

— Да пошёл ты, мать твою! У Се, не будь бабой! Не заставляй старину Толстяка презирать тебя! Это выбор твоего дяди... дай ему уйти!

Речь Толстяка становилась всё глуше, и под конец я практически его не слышал.

Передо мной было только расплывчатое марево пламени да выворачивающий наизнанку тошнотворный запах. Я сказал Толстяку:

— Дай встать. Я провожу дядю.

Убедившись, что я не наделаю глупостей, он слез с меня. Мы оба стояли возле бронзовой статуи, глядя на бьющееся в конвульсиях существо, глядя на деформированное тело, нанизанное на шипы и лишённое способности сопротивляться.

Оно боролось долго, продолжая извиваться даже после того, как превратилось в чёрную обугленную массу. Не знаю, как долго горел этот огонь. Мы всё время стояли возле бронзовой статуи, наши ноги затекли, но я уже совсем этого не чувствовал. Огонь погас. В статуе осталась чёрная студенистая масса размером примерно с кулак, но в моих глазах всё ещё стояло яркое пылающее пламя.

Это пламя никак не гасло, всё горело и горело. Корчащееся в огне чудовище постепенно сливалось в моей памяти с образом третьего дяди. Сцены прошлого одна за другой проносились в голове: от детства до взросления, как он тайком от родителей водил меня играть в игровые автоматы, как впервые повёл меня ворошить курганы. Всё, что он молча нёс эти двадцать лет, — теперь всё исчезло вместе с этим огнём.

В этом мире больше нет человека по имени У Саньшэн. От его существования остались лишь наши воспоминания.

Толстяк, кажется, что-то говорил мне возле уха. Я пытался разобрать, но слышал только слова третьего дяди. Тот огонь продолжал гореть передо мной, будто вечное, неугасимое пламя, обжигающее болью мои глаза.

Затем Толстяк, кажется, сунул что-то мне в руки, и после этого наступила тишина.

Я рухнул на землю, словно иссякли все силы. В голове, кроме воспоминаний, снова и снова крутилась мысль: третий дядя умер. На моих глазах он был сожжён заживо. Этот огонь зажёг Толстяк. На самом деле... это сделал я.

Зловоние горелого уже заполнило ноздри. Не знаю, сколько времени я провёл на земле. В голове всё как в тумане. Спустя долгое время вдруг на лице возникла резкая боль, и опять несколько энергичных пощёчин, после чего я услышал ругань Толстяка:

— У Се, чему угодно учишься! Зачем братишку копируешь? Очнись для старины Толстяка. Потеряешь сознание — старина Толстяк не будет с тобой возиться! Слышишь?

От оплеух Толстяка у меня закружилась голова, разболелись щёки, но пылающее пламя перед глазами в миг погасло. Передо мной снова темнота. Сумрачный желтоватый свет фонарика стал ещё более тусклым, похоже, вот-вот разрядится совсем.

Толстяк сидел рядом. Он молча посмотрел на меня и спросил:

— Хватит уже?

Я опустил голову, глядя на то, что в моих руках — это был тот чёрный сгусток, оставшийся после сожжения. Толстяк завернул его в лёгкую одежду и сунул мне. Плотнее укутав вещь, я хорошенько припрятал её ближе к телу, затем слегка кивнул и сказал:

— В порядке.

Два слова... так много усилий потратил, чтобы произнести их. Действительно ли в порядке? Я сам не мог разобрать, но знал, что это путешествие в Куньлунь наконец может закончиться.

Третий дядя нашёл в гробнице настоящую сутру «Восхваления жизни», и возможно, когда готовился к возвращению, началось превращение в труп, после чего он оказался заключён в эту бронзовую статую.

Был ли заперт кем-то или сам лёг туда — теперь уже невозможно установить, но эти восемь пещер перед нами полностью потеряли смысл. Что же до третьей призрачной печати, возможно, её никогда не было. Той печати, что оставил Угрюмый Молчун, и так достаточно. Сейчас единственное, чего хочу, — взять то, что осталось после дяди, и вернуться в Ханчжоу.

У меня не было никакого намерения разговаривать. Дальнейший маршрут планировал Толстяк. Его замысел заключался в том, что даже если пойдём прежним путём, то, вероятно, всё равно вернёмся к той ледяной реке, из которой нет выхода. Лучше уж добраться до верха и проверить, можно ли пробить ледяной покров и выйти напрямую.

Мне это казалось ненадёжным. Ведь льду уже более трёх тысяч лет. По твёрдости он может превзойти чугун. К тому же там приличная высота. Даже если удастся разбить лёд, у нас совершенно нет возможности подняться. Хотя разговаривать не хотелось, я был вынужден предупредить Толстяка:

— Не неси чушь, этот способ не сработает.

Толстяк прекратил пустую болтовню, видимо, считаясь с моим эмоциональным состоянием, и сказал предельно кратко:

— Тогда скажи, что делать?

В голове всё ещё полная неразбериха. Оцепенение такое, будто глыбу железа ворочаю, но всё же пришлось думать. Лишь спустя долгое время смог упорядочить мысли и сказал:

— У нас нет с собой инструментов для копания воровского лаза. Даже если бы были, поверхность снаружи — скальный грунт да плотный лёд. Никакого толку от инструментов. Единственный выход — идти по существующим проходам самой гробницы. Первый проход — это главный вход в захоронение, та бронзовая дверь. Но за ней снаружи непреодолимая ледяная круча. Без крайней необходимости мы не можем идти прежним путём. Второй проход — это вход для живых, то есть запечатанный вход. Гробница находится в толще горы, трудно сказать, есть ли этот запечатанный вход, но сейчас только и остаётся, что попытаться. Если совсем никак, повернём назад.

Выслушав меня, Толстяк встал, осмотрелся вокруг и наконец сказал:

— Места, которые следовало проверить, мы уже почти все обшарили. Остались эти восемь пещер. Если не ошибаюсь, твой второй дядя или дракоша Се, кто-то из них точно ушёл туда. Третий господин У… в своё время тоже наверняка вошёл через вход для живых и вынес сутру. Необходимо поразмыслить, в какую пещеру идти.

Устройство этих восьми пещер тесно связано с принципами фэншуй школы поиска погребального золота, но, как назло, Толстяк был дилетантом-недоучкой и не разбирался в подобном. Я и подавно профан. По моему скудному разумению, вход для живых должен находиться в позиции цянь-ян. Позиция цянь — это место наивысшей твёрдости и ян, наивысшей чистоты и ясности, символизирующее вечную жизнь. Остальные семь позиций соответствуют ветру, грому, горам, болотам, воде, огню и пустоте инь — все они неблагоприятны. Но не недооцениваем ли мы ум древних? Если вход так легко найти, разве не слишком примитивно устроена эта ловушка?

Несмотря на подобные размышления, мне всё же казалось это маловероятным. Наконец, Толстяк нетерпеливо хлопнул по своему рюкзаку и сказал:

— Хватит думать, мы оба выскочки-неумехи, в этом ни бельмеса не смыслим. Сколько ни думай — не додумаешься. Давай проверим все по очереди, как только заметим что-то неладное — сразу отступаем. Начнём с выбранной тобой позиции цянь.

Хотя предложение Толстяка безрассудно, других вариантов действительно не было. Мы подготовили снаряжение, каждый взял наизготовку оружие. Толстяк, держа фонарик, пошёл впереди, и мы вошли в пещеру, находящуюся в позиции цянь.

В пещере стояла кромешная тьма. Свет фонарика ограничивал видимость не более чем тремя-четырьмя метрами. Пол был выложен плотными рядами серых кирпичей. Высота прохода составляла два метра — как раз достаточно, чтобы идти выпрямившись, а на потолке рос зелёный мох.

Эта гробница Небесной Бездны не следовала принципу «могила не пропускает ветер». Напротив, она отнюдь не была герметичной. Горы и вода смешивались, полностью разрушая мои представления о древних гробницах. Внутри царила влажность и пронизывающая сырость.

Мы шли, затаив дыхание, предельно сосредоточенные, осторожно продвигаясь вперёд и, используя все органы чувств, внимательно следили за любыми изменениями вокруг.

И в этот момент шедший впереди меня Толстяк внезапно остановился, затем махнул мне рукой, подзывая к себе. Внутренне испугавшись, я сразу быстро, но осторожно подошёл к нему и увидел на земле пропитанную кровью одежду.