Онлайн чтение книги Переродился в маленького мужа жестокого мясника Transmigrated into the Cruel Butcher’s Little Wife
Глава 50. Самый значимый год

На рассвете тридцатого дня последнего лунного месяца в каждой семье начали взрывать бамбуковые хлопушки. В Юйчао еще не было пороха, а значит и привычных нам петард или фейерверков – только бамбуковые хлопушки.

Как и следует из названия, бамбуковые хлопушки – это бамбук, брошенный в огонь. Когда он нагревается и расширяется, то издает громкий треск. Люди использовали этот звук для празднования, символизируя прощание со старым и встречу нового. По другой легенде, в тридцатый день года зверь по имени «Нянь» спускался с гор на поиски пищи, и люди становились его добычей. Многие погибли в его пасти, пока кто-то случайно не обнаружил, что «Нянь» боится громких звуков. Треск горящего бамбука отпугивал его, и с тех пор в каждом доме стали жечь хлопушки. «Нянь» испугался и вернулся в глухие горы, больше не осмеливаясь выходить к людям.

«Нянь» – всего лишь легенда, и существовал ли он на самом деле, еще вопрос. Но то, что звери боятся огня и хлопушек, – правда.

Утром непрерывные взрывы хлопушек напугали полумертвого волкодава, лежащего на полу. Он жалобно скулил, дрожал всем телом и, несмотря на раны, пытался встать. Однако из-за тяжелых повреждений и слабости он лишь беспомощно дергался на месте. Его пасть была связана, и он не мог широко раскрыть ее, издавая лишь тихие стоны.

Тан Шоу высунул голову из-под одеяла и посмотрел на него. Хорошо, еще жив, не похоже, что скоро сдохнет. Хотя кто знает, сколько ночей он продержится.

По мере того как все больше домов зажигали хлопушки, волкодав становился все более беспокойным, словно вот-вот порвет веревки. Глядя на это, Тан Шоу стало по-настоящему страшно. Даже обычные деревенские собаки, привыкшие к людям, в испуге могут потерять контроль и наброситься на хозяев. А этот волкодав не только не был с детства приручен, но и жил среди волков, почти не контактируя с людьми. Даже тяжело раненный, если бы он сорвал веревку с пасти, то мог бы в последнем усилии укусить – и тогда не избежать серьезных травм.

Люди из будущего почти не сталкивались с дикими зверями, в отличие от нынешних, у которых еще был опыт отпугивания хищников. Так что не стоит винить Тан Шоу за страх – в голове у него всплывали кадры из передач, где испуганные псы рвут людей в клочья, оставляя ужасные раны. Чем больше он думал об этом, тем сильнее боялся. Одеяло сползло, но он не решался потянуться за ним, боясь спровоцировать зверя.

В тот момент, когда Тан Шоу уже забыл даже как кричать, вернулся Сюн Чжуаншань. Открыв дверь, он увидел, как его фулан дрожит под сползшим одеялом, не смея пошевелиться, и пристально смотрит на пса – жалкое зрелище.

Сердце Сюна сжалось. Он шагнул вперед, накинул на собаку старое одеяло, приглушив звуки. В знакомой темноте зверь перестал выть, лишь дрожал, свернувшись калачиком.

Сюн сел на край кана, резко натянул одеяло на Тан Шоу и прижал его к себе.

— Не бойся, все в порядке, я здесь.

Его руки, словно железные тиски, сжали талию Тан Шоу так сильно, что даже ребра заболели. Но сейчас эта боль лишь успокаивала – Тан Шоу хотел, чтобы Сюн Чжуаншань сжал его еще крепче.

Через некоторое время Тан Шоу пришел в себя и смущенно покачал головой:

— Все в порядке… Просто я переволновался. Рано вернулся, работа закончилась? — спросил он, чтобы перевести тему.

— Нет еще. Услышал, как хлопушки громче стали, и вспомнил про пса. Испугался, что он тебя напугает, вот и пришел. Все равно опоздал… — Сюн Чжуаншань винил себя.

— Ничего страшного. Обычно я собак не боюсь, просто это не наша, вот и неспокойно.

— Может, отнести ее на кухню или во двор?

— Нет, пусть остается здесь. Мне потом на кухне готовить, а с ней там будет еще страшнее. А во дворе… Мы же столько сил потратили, чтобы ее выходить, столько лекарств извели. Если замерзнет – все насмарку.

Тан Шоу уже совсем успокоился. Хотя сегодня он проснулся раньше обычного, спать больше не хотелось – да и дел на праздник было невпроворот. К счастью, семейный алтарь был в доме матери Сюн, так что готовить подношения не пришлось – сэкономили время.

— Подожди меня, пойдем вместе.

Тан Шоу торопливо начал одеваться, чтобы Сюн Чжуаншань не ушел и не оставил его наедине с псом.

— Не спеши, я никуда не уйду.

Заметив, что тот надел одежду задом наперед, Сюн Чжуаншань помог ему.

Даже без подношений еды нужно было приготовить много – в тридцатый день года все должно быть особым. На завтрак Тан Шоу сделал шесть блюд – «хорошего пути» [прим. ред.: «六六大顺» [люлю дашунь] – обр. Желаем вам всего самого лучшего!], хорошее предзнаменование.

Позавтракав и отдохнув час, они принялись за обед, а потом и за ужин. Казалось, весь день Тан Шоу провел на кухне.

Только после праздничных пельменей и хлопушек они наконец сели на теплый кан. Небольшой столик поставили у края, освободив место для сна. Масляная лампа едва освещала комнату, но Тан Шоу смотрел на нее, словно видел другую жизнь.

В прошлом году в этот день он ел пельмени и смотрел новогодний гала-концерт, язвительно комментируя его в соцсетях, с телефоном в руке, чтобы успеть забрать красные конверты. А теперь он в чужом, даже не родном мире, встречает Новый год с этим мужчиной. Первый год здесь, первый год с Сюн Чжуаншанем – самый значимый.

— Фулан… Фулан…

Тан Шоу лишь спустя время услышал, как Сюн Чжуаншань зовет его.

— Что?

Не дожидаясь ответа, он оказался в знакомых объятиях – уже привычных и уютных.

Сюн Чжуаншань не ответил, стараясь унять тревогу. Только что, когда Тан Шоу не реагировал, он повернулся и увидел его в полумраке – неподвижного, будто готового раствориться в темноте и исчезнуть.

Охваченный страхом, он инстинктивно притянул его к себе. Только так он мог быть уверен, что тот никуда не денется.

Сюн Чжуаншань не ответил на вопрос Тан Шоу, все еще пытаясь успокоить свое тревожное сердце. Только что, когда он заговорил, а Тан Шоу не отреагировал, он повернулся и посмотрел на него. В смутном полумраке Тан Шоу сидел неподвижно, словно готовый слиться с окружающей тьмой и исчезнуть.  

— Почему замолчал? — Тан Шоу недоумевал. Что это с ним? Схватил его, а сам молчит.  

В темноте он не видел выражения лица Сюн Чжуаншаня и, не чувствуя опасности, спокойно спросил.

— Фулан, — наконец произнес Сюн Чжуаншань, — давай спать.  

Обычно он не спрашивал, а действовал сразу. Что-то сегодня он стал необычайно почтительным? На самом деле Тан Шоу переоценил ситуацию – это был не вопрос, а формальное уведомление.  

— Фулан, этот год стал для меня самым значимым, потому что в нем был ты. — Голос Сюн Чжуаншаня стал глубже от переполнявших его чувств, звуча томно и соблазнительно у самого уха Тан Шоу.  

Однако Тан Шоу: «...» — Значимым, потому что с первого дня года и до последнего ты только тем и занимался?

Ха! Вот уж действительно «особый» смысл!  

Когда ночь опустилась глубже, а взрывы хлопушек стихли, за воротами дома Сюнов раздался тихий звериный вой. Сюн Чжуаншань мгновенно открыл глаза, огляделся на спящего фулана и положил руку на короткий меч, лежащий на прикроватном столике.  

Пес в доме, хоть и с завязанной пастью, тихо ответил на зов. Услышав это, зверь снаружи, видимо, успокоился и больше не подавал голоса.  

После праздников жизнь потекла по-прежнему. Семья Цзинь и семья Хао из Восточной столицы по-прежнему закупали товары у Сюнов. Спрос на комплекты зубных ароматов не изменился, а стеганые ватные туфли постепенно сменились на стеганые матерчатые, принося в дом Сюнов новые серебряные слитки.  

Цзинь Цзиньчэн снова пригласил друзей покататься на льду, на этот раз с несколькими молодыми госпожами. Барышни оказались капризными – даже поселившись в комнате Тан Шоу, они остались недовольны и на прощание потребовали, чтобы к следующей весне он отремонтировал дом, ведь они планируют вернуться.  

Пес, несмотря на грубые швы на животе и последующую легкую лихорадку, вопреки всему выжил. Тан Шоу нанял лекаря, который выписал человеческие отвары, и их-то и вливали в пса. Конечно, первые несколько дней псу не давали еды, чтобы не тревожить раны, и лишь когда у того заурчало в животе, начали поить лекарствами и кормить. Так или иначе, он выжил.  

После выздоровления пес ушел в горы, и Тан Шоу решил, что больше его не увидит. Однако менее чем через две недели пес вернулся и с тех пор поселился у Сюнов. Днем он лежал во дворе на солнечном месте, лениво потягиваясь и дремля. В отличие от других собак, он не бросался к хозяевам, виляя хвостом и прыгая от радости.  

Обычно он просто лежал с закрытыми глазами, изредка лениво приподнимая веко, бросал на них взгляд и равнодушно махал хвостом ровно два раза – ни разом больше, считая это пустой тратой сил.  

Зато ночью ленивый пес преображался: как только хозяева засыпали, он исчезал в горах, возвращаясь лишь на рассвете. Тан Шоу считал его настоящим подлецом – пользуется домом, а потом сбегает. Хотя, учитывая, что их собака была сукой, может, это стоило назвать «стервозностью»?  

Кстати, Тан Шоу дал псу имя Ланьлань [прим. ред.: ленивый] – в честь его характера. Пес, однако, это имя не признавал: стоило Тан Шоу его позвать, как он вскакивал, оскаливал зубы и рычал, пока Сюн Чжуаншань не прихлопывал его, восстанавливая порядок силой.  

Что и говорить: даже звери боятся жестокости. В присутствии Сюна огромный волкодав становился покорным, как ягненок. Такое двуличие и мгновенная смена настроения не пугали Тан Шоу, а, наоборот, забавляли.  

В пятом месяце лед растаял, весна вступила в свои права, и наступила пора полевых работ.  

Богатство семьи Сюн заключалось не только в свиньях и овцах во дворе, но и в землях, которые Сюн Чжуаншань приобретал годами.  

Три му богарных земель и три му поливных [прим. ред.: сухих (орошаемых естественным путем) и заливных (искусственную систему орошения (каналы, колодцы, реки)].  

Эти земли не были получены от матери Сюн – он сам постепенно их собрал. Поливные поля он купил, а богарные расчистил своими руками. В эпоху, когда не хватало рабочих рук и ресурсов, расчистка новых земель была тяжким трудом. В некоторых пограничных районах целинные земли даже использовали как место ссылки для преступников – их заставляли расчищать участки, что красноречиво говорило о сложности задачи.  

Расчищенная земля требовала «восстановления» – нельзя было сразу получить богатый урожай. Обычно собирали двести-триста цзинь, и на удобрение почвы уходило не один-два года, а иногда три или четыре. Поэтому многие деревенские не брались за расчистку – слишком уж тяжело, а урожая едва хватало на два месяца. Лучше уж наняться на работу. Да и в случае неурожая можно остаться совсем без еды.  

Тан Шоу, городской парень из будущего, мог есть, пить и веселиться, но к сельскому труду был не способен. Если бы его отправили пропалывать поле, он бы выдрал все ростки, оставив сорняки. Вместо помощи он бы только выводил людей из себя.