Онлайн чтение книги Счастливая психопатка Merry Psycho
5 - 167

Восьмой день рождения Юры Солженицына. Вся семья собралась вместе, чтобы его отпраздновать.

Родители были врачами и постоянно уезжали из России — работали в отдалённых районах, где остро не хватало медицинской помощи, так что такие встречи случались едва ли не раз в несколько месяцев.

Иногда разлука с родителями становилась невыносимо тяжёлой. Но в те короткие дни, что они были рядом, — зацеловывали сына до красных щёк, обнимали всю ночь, прижимались щеками и хохотали вместе.

Мальчик любил их сильнее всех на свете. Несмотря на то, что он давно уже приспособился к строгим порядкам элитной частной школы, в их объятиях снова становился хрупким птенцом, и одиночество без следа таяло где-то внутри.

— Юра, запомни. Даже если не видно — дорога есть всегда.

Когда он спрашивал, что это значит, родители только смеялись и не объясняли толком. Взамен целовали в щёку и, выпив всего лишь апельсиновый сок, начинали танцевать, будто пьяные.

Они были теми самыми людьми, что отнимали у него книгу Макиавелли с зевками — «Хватит тебе этих кирпичей, давай сказки читай» — и при этом с размаху кусали за крошечный нос. Поэтому тогда он решил, что это просто очередная их глупость.

И всё же порой, когда они смотрели на него, в их глазах вспыхивало странное, болезненное сострадание.

— Наш мальчик… Только бы ты не стал похож на ледяные ветра России…

Родители всегда повторяли это с каким-то мрачным упорством.

Он не знал, почему, но даже когда они уезжали надолго, никогда не оставляли его в Зимнем замке. Могли доверить кому угодно — только не бабушке с дедушкой.

— Папа, но мне нравится Зимний замок. Там даже озеро есть в честь меня.

Отец молча гладил его по голове и всё время уводил разговор в сторону.

— Когда подрастёшь, ты всё поймёшь. 

После пышного ужина мальчик смотрел на семью, собравшуюся за столом под открытым небом.

Больше всех выделялся, конечно, дед Максим. Хотя ему было уже за шестьдесят, на голове не было ни единого седого волоска, шевелюра оставалась густой, цвета тёмного орлиного пера, нос — резкий, плечи — широкие и крепкие, словно он до сих пор в строю.

Он потрогал чашку бабушки, позвал слугу и велел подать чай горячим.

Потом собственноручно разлил тёплый чай в чашки родителей и, как всегда, низким, спокойным голосом спросил:

— Иван, слышал, ты сейчас завален работой?

— Да, отец. Врачи нужны везде. А с управлением фонда, к счастью, тоже всё хорошо.

— Похоже на то. — Максим коротко кивнул, без эмоций.

И тут мальчик невольно скосил взгляд вниз, под стол, и увидел: родители держались за руки и незаметно дрожали. От них исходил какой-то непонятный страх, и этот страх передался ему.

Странно… Ведь дедушка не страшный…

Когда другие в семье с отвращением смотрели на их чёрные волосы, именно дед вставал на защиту.

Он был из тех, кто почти не показывал чувств, но если нужно — уничтожал словами, выкидывал за порог и не пускал больше. Так что Максим Солженицын был надёжным, мощным щитом и защитником.

И всё же каждый раз, когда они собирались всей семьёй, Иван и Яна бледнели.

— …Недавно в Африке, знаете, мы купили украшение из слоновой кости. Говорили, что оно приносит удачу, и мы спустили на него почти весь годовой бюджет, а потом оказалось, что это просто дешёвая керамика. Представляете? Нас обманули, теперь в финансах дыра…

И вот так — не к месту, не ко времени — несли какую-то чушь, сами себя принижали. Даже ребёнку было видно, насколько это жалко. Мальчик не понимал, зачем родители это делают. Зачем сами так старательно выставляют себя глупцами.

Да. До того самого дня всё было именно так.

— Кх…

Звяк. Отец выронил чашку и повалился под стол. Иван внезапно схватился за горло, и изо рта фонтаном хлынула алая кровь.

Он задел скатерть, дёрнул её вниз, и чайный сервиз посыпался на землю с громким грохотом. Послышался короткий женский вскрик.

— …Папа?

Юрий выдохнул, как будто захлебнулся воздухом. Мама, уже поднесшая чашку ко рту, застыла, словно окаменела, а лицо бабушки стало пепельно-серым. Отец, харкая кровью, вдруг метнул на деда исступлённый взгляд.

Безмятежное выражение, казавшееся чуть неуклюжим, исчезло — белки глаз полопались, и лицо перекосилось от боли и предательства.

Но пока все застыли в ужасе, только Максим Солженицын продолжал пить чай, не меняя позы — с небрежно скрещёнными длинными ногами. Глаза Ивана налились кровью, он смахнул со стола чашку жены и закричал:

— Беги, Яна! Уводи Юру, беги!

Чай расплескался по её юбке. Мальчик смотрел на происходящее, не чувствуя реальности.

Что вообще происходит с папой? Ещё утром он щекотал меня, пока я, не выдержав, не вскочил с постели… Мы катались на коньках по озеру, смеялись… было так спокойно…

— И… Иван…

Мама всхлипнула и резко поднялась. Хотя лицо у неё побелело, губы она сжала твёрдо, словно заранее всё знала. В её взгляде вспыхнуло что-то пугающее — упрямство и трагическая решимость, с какой идут против страха.

Яна ни секунды не колебалась — она схватила сына за руку. Это был тот самый миг: мать рванулась в бегство, волоча за собой ребёнка.

ПАХ!

Её тело повалилось вперёд, как тяжёлая деревянная бочка. Тогда Юрий впервые узнал, что, если в голове появляется дырка, кровь разлетается, как из разбрызгивателя.

Из любимого дедушкиного серебряного пистолета всё ещё поднимался дым. А отец — с налитыми кровью глазами и оскаленными, красными от крови зубами — завыл, как раненый зверь.

Он из последних сил тянулся к телу жены, скребя землю локтями, протягивая руки, которые так и не смогли её коснуться. Потом в последний раз дёрнулся и замер.

Это было похоже на кошмар. Настолько жуткое, что сознание надломилось и вывалилось куда-то наружу.

Отец захлебнулся собственной кровью, пропитав ею всю грудь рубашки, и умер.

Просто… выпил чашку чая, которую налил ему дед. Всего лишь это.

Впервые Юрий понял, что гордый фамильный особняк — на деле не более чем чьё-то чрево.

Подаренное родителями дыхание вдруг стало душить, гордость рассыпалась, любовь треснула, а доверие разлетелось в прах. Позже он узнает: это была чистка.

— С днём рождения, Юрий. — дед достал салфетку, вытер руки и губы, встал из-за стола.

— Иван! — завопила бабушка, бросаясь к сыну, и упала без чувств.

*****

Каждую ночь бабушка кричала, как безумная, и только укол успокоительного позволял ей уснуть. Дед не уклонялся от её ярости — молча сносил всё и лишь усиливал охрану в усадьбе.

На похороны приехал архиепископ Русской православной церкви и прочёл молитву. Чёрный костюм, который надел Юрий, сидел на нём, как школьная форма, сшитая по меркам.

Родственники шептались, что ребёнок даже не плачет, хотя потерял родителей. Но стоило только вспомнить тот день — и ноги у него цепенели раньше, чем подступали слёзы.

— Ну, выжили они из ума, что ж. Иван всегда был странным. Даже в мед поступил без согласования с премьером… Тогда ведь весь дом на ушах стоял.

— Он… легкомысленный был, правда?

— Да его сколько раз кидали! Всё в какие-то инвестиции, акции лез, всё просадил… А сына — единственного! — даже не растил толком, вечно по заграницам мотался… А жена — копия его самого, такая же…

— Так кто теперь наследник?

— Тсс! Потише!

Адвокат семьи Солженицыных вручил ему коробку — мол, осталась от родителей. Сначала все с интересом смотрели, но, увидев содержимое, фыркнули и развернулись.

Свадебное фото и стетоскоп. Всё, что оставили Юрию отец с матерью.

Тугой костюм, галстук, ботинки — всё душило мальчика. Этот ледяной замок, этот двуликий дед — всё вызывало отвращение.

Он просто хотел надеть коньки с острыми лезвиями и до самого заката носиться по льду.

Если щёки совсем замёрзнут и кожа треснет… Вот тогда, может быть, станет хоть немного легче дышать.

Он сбежал из особняка прямо к озеру. Добежал до берега, задыхаясь. Озеро по-прежнему было чистым и синим. Никого на льду. Мальчик сжал лезвие конька, даже не почувствовав, как оно режет руку.

— Хо… — послышалось вдруг.

Тень легла ему на макушку. Мужчина в чёрных кожаных перчатках смотрел на него и приподнял бровь. Незваный гость. 

Но в России не осталось никого, кто бы его не знал.

— Значит, ты внук Максима.

Это был старый друг Максима Солженицына. И одновременно — правитель этой страны. Лицо испещрено глубокими морщинами, но глаза — острые и пронзительные.

— Лучше бы тебе научиться не кататься, а охотиться. Такие лезвия впустую пропадают.

Юрий знал, что дед дружит с ним с детства. В библиотеке Максима висело множество их общих фото. Но даже так он напрягся. Мужчина заметил это и чуть приподнял уголки губ.

— Не держи зла на своего деда, мальчик.

В животе всё перевернулось. Перед глазами встал дед, каким он был в тот день: застывший и бесстрастный.

— Если бы ты знал, как на самом деле тяжело Максиму… Я поставил перед ним очень трудную задачу.

И всё же, вопреки словам, он весело засмеялся. 

— Высокий пост — это место, где сидят те, кто принимает решения. Самые тяжёлые, самые грязные. Поэтому нужно много учиться, и брать на себя чужие заботы. Ты ведь тоже учишься — платишь за это огромные деньги, чтобы однажды оказаться там.

Он пошевелил перчатками, которые плотно обтягивали руки, и медленно сказал:

— Маленький Солженицын. Так как, хочешь попробовать?

Он легко похлопал Юрия по щеке.

— Твоя бабушка финансировала чеченских сепаратистов. А твои родители выводили из страны российские активы.

Кончики пальцев стали ледяными. Даже восьмилетний ребёнок понимал, что такое Чечня и война.

В прошлом году боевики устроили теракты — взорвали дома и театр в Москве. Погибли сотни людей.

И всё равно Чечня требовала независимости. Россия в ответ снова ввела войска, так началась вторая чеченская война.

— Это предательство. Семья всенародно любимого премьера — и вдруг такое… — Он нахмурился. — Вот я и дал Максиму выбор. Кого сделать показательной жертвой. Убить всю семью — это уж слишком даже для моего старого друга.

Он обвёл взглядом чистую, как зеркало, поверхность озера и спросил:

— А ты, мальчик… чью бы голову принёс?

Прим. пер. тут рыбка ничего не переврала, в 1999 году чеченские сепаратисты взорвали несколько многоэтажек в Москве, а уже в сентябре российские войска вступили в Чечню. Значит, сейчас Юрка разговаривает с Борисом Ельциным?!