Онлайн чтение книги Счастливая психопатка Merry Psycho
5 - 168

Рот у него онемел, как будто примерз, ни одного слова не шевельнулось на языке.

Значит ли это, что дедушка, между женой и сыном, в итоге выбрал оставить рядом жену? Неужели даже человеческая жизнь может лежать на весах — и одна сторона окажется легче?

Что именно легло в основу этого выбора, мальчик не знал. Такой вывод лежал за пределами понимания ребёнка, которому только-только исполнилось восемь.

Он мог лишь проглотить горькое, застрявшее в горле осознание: дедушке бабушка была нужнее… он просто не мог её выбросить.

А по ночам дедушка принимал на себя весь яростный плач своей жены.

— Твоя семья доставила Максиму массу проблем. Всё началось, когда твой дед привёл в дом девчонку, у которой молоко на губах не обсохло. Я должен был тогда остановить эту свадьбу… Тц… А теперь вон до чего дошло, и даже с детьми не справились…

И всё же губы диктатора были искривлены в усмешке.

— Будь умнее, маленький Солженицын. Эти снежные, жадные глаза ты унаследовал от Максима. Но если пойдёшь по стопам своего отца, ты станешь следующей жертвой.

— !..

— Скажи-ка, какой чай ты хотел бы пить в будущем?

Мужчина, обронив ледяной вопрос, развернулся и пошёл прочь. Мальчик застыл на месте, не в силах даже шелохнуться, и провожал взглядом упрямую, удаляющуюся спину.

Маленький белый кулак дрожал. Он не знал, от злости ли это, или от страха, но одно понял ясно.

Я не должен жить как отец.

Дедушка поздравил его с восьмилетием и дал предупреждение.

Он стоял, позволяя леденящему ветру хлестать себя по лицу, и молча смотрел на огромное озеро. Зимний замок, в который он попал после смерти родителей, уже не казался ни дедушкиным домом, ни тем великолепным особняком, которым можно гордиться.

Если он мог хладнокровно убить собственного сына, неужели внук станет исключением? Сердце, до того бешено колотившееся, стало остывать.

Тогда кто меня защитит?..

Перед глазами снова и снова вставали перекошенные, изуродованные мёртвые лица родителей. Глаза защипало, но он изо всех сил распахнул их, стиснув зубы.

Я выживу. Я доживу… до конца.

Он отречётся от имени Солженицына.

Он единственный наследник, и теперь нужно особенно остерегаться взгляда деда Максима, что будет пристальнее следить за ним, словно за острым лезвием.

Чтобы быть отвергнутым, он должен был для начала стать безупречным Солженицыным и выжить без единого изъяна. Восстановить силы, выждать, пока ослабнет враг. Заработать время. Добиться момента, когда сможет ударить в ответ.

Потому что теперь он ступил в холодный мир, где обитают изощрённые политики.

В тот день Юрий без колебаний выбросил любимые коньки.

*****

— Вы правда считаете, что с ним… всё в порядке?

Из-за приоткрытой двери доносился тревожный голос Дарьи Солженицыной.

Бабушка могла кричать от ужаса всю ночь напролёт, а потом вдруг очнуться и с беспокойством спрашивать о Юре. Она обнимала его чёрную голову и, случалось, шептала: «Иван…»

У Дарьи развилась навязчивая потребность всё проверять — еду, которую внук ел, напитки, одежду. Всё до мелочей.

Юрий хотел было рассказать ей о разговоре у озера, но удержался. Он боялся, что правда окончательно сведёт её с ума.

Даже сейчас, стоило бабушке увидеть лицо Максима, как её бросало в бешенство, начиналась истерика. Подливать масла в огонь он не мог, поэтому выполнял любые её просьбы. Даже если это означало, что раз в неделю к нему приходила психиатр.

Мальчик молча сидел на сеансах и рисовал на листе.

— Юра… он спокойно пьёт чай за тем самым столом, где погибли его родители.

— Это…

— А у меня до сих пор… дыхание перехватывает…

Бабушка говорила, тяжело дыша, голос дрожал. Она ненадолго замолчала, глубоко вдохнула и продолжила:

— Он был так близок с родителями. Немного стеснительный, но честный, ласковый ребёнок… А теперь и глазом не моргнёт.

— …

— Доктор, он ни разу не улыбнулся… но и не заплакал.

Мальчик болтал ногами, сидя на стуле: он даже не доставал ногами до пола. Кубик в руках крутился лениво. Юрий безмолвно слушал их разговор, лицо его было совершенно неподвижным. Это было скучное, пустое время.

— По результатам обследования, с вашим внуком всё в порядке. Но если он стал свидетелем гибели родителей, с которыми был в тесной эмоциональной связи, то наверняка в его психике остались надломы. Других проявлений вы не замечали?

Бабушка понизила голос, словно ей было противно даже произносить это вслух.

— Максим… он каждое утро пьёт с ним чай. Юра сидит напротив своего деда, разговаривает спокойно, смотрит прямо в глаза… Хотя точно видел… всё видел — как убили моего сына, его отца…

Её плечи сжались, и послышался сдавленный всхлип.

— Я ужасно за него боюсь… Будто бы он носит какую-то страшную маску.

С высоты окна открывался вид на обширные владения Зимнего замка. Бескрайнее белое поле — прекрасное, но невыносимо гнетущее. За снежным покрывалом высились рощи берёз, но даже они не дарили облегчения.

Каждый раз, когда Юрий оказывался наедине с Максимом Солженицыным, тело невольно цепенело. И всё же он ежедневно завтракал и пил чай с человеком, который выбрал на чаше весов смерть его родителей.

Каждый раз, беря в руки чашку, он чувствовал, как горло сдавливает, а пальцы подрагивают. Но этого не должно было быть видно. Выражение лица он надевал, как маску — прочную, словно панцирь.

Максим смотрел, не отводя взгляда, до тех пор, пока чай не касался его губ. Он хотел убедиться: сможет ли ребёнок, видевший, как его отец умирает, захлёбываясь кровью, пить тот же самый чай.

Если бы Юрий вдруг расплакался или оттолкнул чашку, дед сразу бы отказался от него. Значит, надо было, по крайней мере, казаться Солженицыным. Не Иваном, а Максимом.

Первой маской, которую примерил ребёнок, стала маска «Максима».

Так Юрий начал балансировать над пропастью на тончайшей грани.

— Юра, ты умный мальчик, совсем как твой дедушка.

Когда они остались одни, психиатр опустилась на уровень его глаз. Она была подругой матери, и Юрий помнил её. Глаза женщины налились жалостью.

— Юра, зачем ты врёшь? Ты думаешь, если нарисуешь красивую картинку, то удастся меня обмануть? Вот здесь — на льду двое танцуют… Но среди них нет тебя, понимаешь?

— Я подо льдом.

— Почему?

— Пока рано вылезать.

Юра оторвал взгляд от окна и повернулся к ней. Лицо женщины было переполнено состраданием, и в этом было что-то до смешного наивное. В Зимнем замке нет места такой наивности.

— Знаете, доктор, поведение — это просто техника.

Их глаза встретились. Он сказал это с полной невозмутимостью, и больше ничего добавлять не собирался, только снова потянулся к кубику.

— Юра, но ведь чувства надо проговаривать. Иначе они застоятся и протухнут.

— Нет, это ни к чему. — мальчик резко оборвал её. — Молчание пугает людей. Бабушка тогда следит за каждым моим взглядом. А дед внимательно наблюдает. Сейчас — это моя единственная сила.

Закончив собирать кубик, Юрий первым поднялся со своего места.

Чтобы выжить в Зимнем замке, нужны были тонкие приёмы. Надо было держаться спокойно, жить сдержанно, действовать мягко и осторожно. Проще говоря — затаиться. Или, другими словами, освоить искусство притворства.

Юрий учился скрывать любые проявления чувств. Никто не должен был сорвать с него маску. С каждым днём он становился всё более непроницаемым.

— Дедушка, расскажите сегодня про Наполеона, Фуше и Талейрана.

Обман всегда был лучшей стратегией. За вежливой, располагающей манерой он прятал истинные намерения.

С врагом полагалось улыбаться, делать вид, будто горишь энтузиазмом, и не позволять себе ни вспышки злости. Он стал мастером притворства, научился говорить то, что не имел в виду.

Зимний замок вращался вокруг Максима, и Юрию приходилось его развлекать, радовать, иногда даже давать повод посмеяться. Честность здесь была уделом дураков.

«Наш мальчик… Только бы ты не стал похож на ледяные ветра России…»

Но, папа… в этом мире не бывает мест, где не дует ветер.

Он впитывал в себя всё, что полагалось аристократу, и без всяких сбоев вырос в выдающегося юношу — успевающего в учёбе, пользующегося уважением среди сверстников и блиставшего в верховой езде и фехтовании.

Можно было с гордостью называть его украшением рода Солженицыных. Отсутствие родителей никак не портило этот безупречный портрет.

Так ему исполнилось четырнадцать.