Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
12 Первая

Хотя Эстель и сказала, чтобы я больше не приходил, я всё же направился туда. Но кроме потрёпанного жреца, который занимался уборкой, в маленькой церкви никого не оказалось.

Я будто очнулся после короткого сна.

С тех пор, как я открыл глаза в этом мире, время, проведённое с Эстель, было, наверное, самым спокойным. Без ощущения, что кто-то гонится за мной, без ожиданий друг от друга – мы просто сидели рядом и молча делили время.

Среда. Потом четверг. Два дня – ни много, ни мало. Я провёл их в основном в комнате.

Серафина, как и прежде, приходила по утрам. Узнав, что я всё ещё дома, она, кажется, удивилась, но ничего не спрашивала.

Она молча убирала комнату, а я так же молча смотрел на неё. Наше молчание стало таким привычным, что уже казалось шумом.

В последнее время она всё чаще просто сидела и смотрела на меня. Будто собиралась что-то сказать, но лишь шевелила губами, закрывала их снова и в итоге лишь бесцельно глядела на меня, потом качала головой…

Её взгляд упал на персик, лежащий на столе. Тот самый, что дала Эстель, и который я так и не съел.

Она задержала на нём глаза, но, как обычно, ничего не сказала. Просто ещё раз протёрла стол сухой тряпкой.

Когда Серафина ушла, в комнате воцарилась привычная тишина. Я лёг на кровать и закрыл глаза.

В голове не было ни одной мысли.

И настала пятница.

Мне нужно было встретиться с Левиной. Слова Эстель о том, что она хочет вернуть что-то, всё ещё звенели в ушах.

Послеобеденное солнце было тёплым, но какое-то вялое.

Я шагал по знакомому коридору в сторону комнаты студсовета. Коридор дремал в ленивой атмосфере пятничного вечера.

Перед дверью я на миг замешкался. Постучать? Или просто уйти?

Видеть её лицо мне совсем не хотелось.

Но в итоге я всё же поднял руку и постучал.

*Тук-тук*

Изнутри раздался тихий голос:

— Войдите.

Это был голос Левины. Я взялся за дверную ручку и вошёл внутрь.

Одна часть комнаты была заставлена книжными шкафами, другую занимал большой переговорный стол. Воздух был прохладным, с запахом старой бумаги и лёгким ароматом чернил.

Левина сидела за массивным столом в центре комнаты. Она склонилась над бумагами, видимо, разбирая документы. Хотя она прекрасно знала, что я вошёл, долгое время даже не поднимала головы.

Так было всегда. Сама вызывает, а потом делает вид, что не замечает меня. А если разговор начинался – держалась высокомерно и властно, давя своим положением.

Я стоял у двери и молча ждал, пока она поднимет голову. Секундная стрелка на настенных часах тикала особенно громко.

Наконец, она подняла взгляд. Наши глаза встретились.

Её взгляд был холодным, но в нём сквозила какая-то тревожная дрожь. Губы были плотно сжаты, по линии подбородка напряглись мышцы. Она изо всех сил пыталась казаться спокойной, но я чувствовал – она напряжена.

И неудивительно: ведь наша последняя «семейная встреча» закончилась тем, что я навалился на неё и едва не задушил. На её шее до сих пор виднелись смутные следы рук и широкое, бледно-синее пятно от кровоподтёка.

— Садись.

Она кивком указала на стул перед столом. Я молча подошёл и сел. Кожаное кресло тихо заскрипело.

Мы снова погрузились в молчание. Левина теребила бумаги на столе, а я следил за её пальцами. Она не читала и не раскладывала их, просто бесцельно скребла их поверхность.

— Слышал, мне должны что-то вернуть.

Я первым нарушил тишину. Её пальцы на мгновение остановились.

— Да.

— Наверное, мерзко это было держать у себя?

— Вечно ты огрызаешься.

— Я делаю ровно то же, что и вы.

— …«Вы»?

— Меня ведь изгнали из рода – разве не логично так обращаться? Или мне теперь называть тебя «госпожа Левина»?

— Процедура ещё не завершена.

— Ага, так же как и помолвка: решение принято, но формально ещё не расторгнута.

Губы Левины задрожали. Она глубоко вдохнула. И я почти слышал, как она изо всех сил пытается подавить эмоции.

— …Ты всё такой же невоспитанный.

— Не знаю. По-моему, ты слишком многого ждёшь от постороннего.

Я откинулся на спинку кресла.

С какого-то момента наши разговоры всегда выглядели именно так. Парировать слова друг друга, язвить, ворошить старые раны.

И заканчивалось это всегда одинаково: почтенная старшая сестрица, будущая глава рода, в итоге придавливала меня и взирала свысока. Но теперь я всего лишь Равин.

А для того, кто больше не «Эдельгард», фамилия уже не была чем-то, за что стоило цепляться.

Она словно пыталась переварить мои слова. Губы её чуть шевельнулись, но так ничего и не сорвалось с них. Вместо этого она открыла ящик стола и достала оттуда тяжёлый предмет.

Мамин револьвер лежал поверх бумаг. Чёрный металл тускло отражал лучи послеобеденного солнца.

— Да. Я позвала тебя, чтобы вернуть. Забирай.

— Как любезно.

Я поднялся со стула и протянул руку к револьверу. Холод металла лёг в ладонь. Вес был привычным и в то же время чужим.

— Я просто ненадолго забрала его, чтобы ты снова не сотворил какую-нибудь глупость.

Я ничего не ответил и просто взял револьвер со стола.

— Умру я или нет – какое тебе дело. С каких пор ты вообще стала обо мне так заботиться?

— Равин.

— Что.

— Почему ты всегда так себя ведёшь? Воспринимаешь всё в штыки, а любую доброту высмеиваешь и принимаешь за враждебность.

Её голос звучал тихо и тяжело.

— Доброту?

Я едва слышно повторил это слово. Оно непривычно перекатывалось на языке.

— Не уверен, что слово «доброта» вообще стоит использовать в таком смысле. Видимо, и правда у нас кровь разная. Убогий и тупой бастард просто не в состоянии понять высокородную кровь.

Её лицо побледнело.

— Раз называешь себя посторонним – хотя бы минимальную вежливость соблюдай, Равин.

—Ну не знаю. Меня манерам никогда не учили. Вся моя наука о вежливости сводится к тому, чтобы называть мёртвую мать ребёнка «дохлой шлюхой»…

Левина оборвала меня. Видимо, услышать из чужих уст собственные слова она всё-таки не хотела.

— Это было ради тебя!…

— Ради меня?!

— Ты несколько дней… п-просидел взаперти, ничего не делая, и я просто хотела силой вытащить тебя оттуда…

Она запнулась. Похоже, сама осознала, насколько жалко звучит её объяснение.

— С какой стати теперь ворошить прошлое. Всё равно меня выгнали. Это была моя ошибка, что я пытался сблизиться с вами.

— Ты сам всё это навлёк на себя. Вечно создавал проблемы, был позором для семьи, пятном на её чести…

— Честь.

Я не сдержал смеха.

— Эта чёртова честь? Та самая честь, о которой ты талдычишь всё время? Та великая честь Эдельгарда, которая пачкается уже одним лишь моим существованием – бастарда?

— Следи за словами.

— А что я сказал?

Левина не нашла, что ответить. Она лишь продолжала буравить меня взглядом.

— С каких это пор моей виной стало то, что герцог Эдельгард, которому я давно уже был как бельмо на глазу, разок не сумел удержать своё хозяйство? Видимо, мне надо было изо всех сил держаться внутри его яиц.

Так было всегда. Каждый раз, когда мы встречались в холодных и просторных коридорах особняка, она смотрела на меня, как на жука.

За обеденным столом игнорировала моё существование. А если кто-то из семьи проявлял ко мне хоть малейший интерес, то в тот же день она непременно приходила в мою комнату и вываливала на меня поток оскорблений.

«Полукровка.»

«Такой же вульгарный, как и твоя мать.»

«От одного твоего присутствия воздух в доме становится затхлым.»

А потом однажды Левина начала покрывать меня грязными ложными обвинениями. Рассказывала, что я раскапывал сад, издевался над слугами, и вне дома занимаюсь мерзкими делишками.

Я пробовал отрицать, но кто же поверит словам какого-то бастарда? Конечно, все поверят умной, талантливой, благородной дочери законной жены.

Я должен был считать великой милостью сам факт, что мне позволяли есть и спать под одной крышей. «Равин» всегда терпел такое обращение и, принимая его как должное, ещё и ухмылялся, как последний идиот.

— Ты всегда относилась ко мне… Нет, почему именно ко мне?.. Я… ха

Это же ведь происходило не со мной, а с «Равином». Но где-то по дороге эта грань незаметно стёрлась.

— Зачем теперь всё это? Думаешь, я вот-вот умру? Разве то, что я до сих пор жив после жизни в одном доме с тобой, уже не чудо? Будь это я, то давно бы уже…

Зрачки Левины заметно дрогнули. Она раскрыла рот, будто собиралась что-то сказать, но так и не издала ни звука. Лишь сухие губы беззвучно шевельнулись.          

— Или теперь тебе вдруг стало жалко меня?

— …Я не знаю.

Её ответ прозвучал коротко, с едва уловимой дрожью в голосе.

— Если это всё, то я пойду. Простите, что отнял время у такого занятого человека.

— Подожди.

Левина окликнула меня.

Я медленно обернулся. Она встала из-за стола и, остановившись рядом с ним, прямо посмотрела на меня. Глаза её наливались красным.

— Тебе ещё есть что сказать?

— …

Она что-то пробормотала себе под нос, но я сделал вид, что не слышу, и, взявшись за дверную ручку, открыл дверь и вышел в коридор.

А затем тихо прикрыл за собой дверь комнаты студсовета. Её голос окончательно растворился за дверью.

Коридор оставался всё таким же тихим. Я пошёл дальше, будто ничего и не произошло.

Наверное, я чего-то ждал. После смерти Левина будто изменилась, и, сам того не замечая, я стал надеяться на лучшее. Возможно, я просто верил, что должна быть компенсация моей смерти, что изменится хоть что-то.

Как бы то ни было, я вернулся в свою комнату. Благодаря тому, что Серафина прибралась утром, она всё ещё оставалась чистой.

На столе лежал маленький листок бумаги. Похоже, его оставила Серафина.

Там было написано о помолвке. Я скомкал его и бросил прочь.

Всё всегда так. Наверное, она приходит каждое утро только для того, чтобы посмеяться надо мной.

Делает вид, что мы ещё можем быть вместе, но в итоге – всё равно разрыв помолвки. Что бы она ни говорила рядом со мной, как бы ни вела себя – не менялось ничего.

Точно так же, как и прежде: что бы я ни делал, никогда ничего не менялось.

Кто бы мог подумать, что ощущение собственной беспомощности так унижает и разъедает самооценку.

Ну, после смерти всё как-нибудь уладится.

Либо я вернусь обратно во времени, либо вернусь туда, где я и должен быть. А возможно я просто умру окончательно – тоже неплохая концовка.

Я вытащил из шкафа скомканную петлю и крепко закрепил её на потолке.

Потом сел на диван и тупо уставился на неё, выкуривая сигарету. Пока дым не заполнил всю комнату густым туманом.

Патронов не было. И никакого лучшего способа тоже в голову не приходило.

Когда голова слегка закружилась, я поднялся, притащил стул, глубоко вдохнул – и встал на него.

А потом накинул на шею петлю – может быть, в последний раз.