Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
3 Первая

— Ты же знаешь, почему я заговорила о расторжении помолвки.

Голос Серафины прозвучал низко и тяжело. В нём слышалась не столько злость, сколько усталость.

Её слова тяжело впитались в сырую атмосферу комнаты.

Мы оба уже знали ответ на этот вопрос.

— Знаю.

Коротко ответил я.

Я заметил, как её плечи едва заметно дрогнули.

— Если ты так отвечаешь…

Серафина смотрела на меня так, будто упрекала меня в том, что я и вовсе не собирался поддерживать разговор.

И в этом есть доля правды, ведь этот разговор был всего лишь повторением того, что уже случилось несколько дней назад.

— Я не понимаю, чего ты хочешь.

— Хотя бы обещание помнишь? Что пока будешь в академии, ты не будешь влезать в неприятности и будешь ладить с людьми?

— Помню. И думаю, что довольно добросовестно его соблюдал.

На мои слова Серафина усмехнулась. Но этот смешок не имел ничего общего с весельем.

— То, что о твоём поведении ни одного хорошего слова не слышно, я уже перестала удивляться. Ну да, у тебя всегда такая репутация. Но, Равин, человек же умер! Все говорят об этом. Всех этих сумасшедших демонопоклонников поймали и покарали, а вот ты… ты, благородный потомок Эдельгард, снова избежал наказания!

— Все? Кто – все? Кто именно так говорит?

На мой вопрос Серафина не смогла ответить. Да и для неё эти «все» были лишь осколками бесплотных слухов.

Кем же был тот безымянный «народ»? Где он жил, какие имел лица?

Я ни разу не встречал этих людей.

Впрочем, может быть, я и видел их каждый день. Но если никогда не обменялся с ними ни словом, то можно сказать, что я и не встречал их вовсе.

— …

— Серафина, ты ведь с самого начала не собиралась верить ни одному моему слову. Что бы я ни сказал.

При этих словах глаза Серафины, устремлённые на меня, покраснели. Её голос, до этого старательно сохранявший спокойствие, начал дрожать, выходя из-под контроля.

— Ты всегда… всегда был таким! Вечно выкручиваешься сиюминутной ложью, чтобы только вывернуться из ситуации! И на этот раз всё то же самое, да? Не хочу слушать! Ты ведь снова надеешься, что я, как дура, поверю и позволю себя обмануть!

Её тело мелко задрожало.

— Скажешь опять, что всё в порядке, что ничего страшного, что просто не повезло – и на этом всё! А потом снова будешь творить ту же безумную чушь! И в конце концов придёшь ко мне со словами, что тебе жаль, что больше так не сделаешь! А после протянешь какой-нибудь нелепый подарок, неизвестно откуда принесённый, будто я – какая-то простушка, которая тут же простит! Как думаешь, сколько лет мы уже повторяем это, сколько лет тянется этот мерзкий, тошнотворный круг!?

— По крайней мере, в последнее время я так не делал.

На меня нахлынула жуткая усталость. Я прикрыл глаза ладонью и тяжело опустился обратно на скрипучий диван.

А затем сунул в зубы сигарету – то, чего никогда не делал наедине с Серафиной, – и стал искать коробок спичек.

«Равин» никогда бы такого не сделал. Он всегда хотел быть безупречным перед ней.

Именно такие мелочи отличали меня от него.

Мне нужно лишь одно – вернуться домой.

Я стремился только к награде: чтобы меня вернули туда, где я должен был быть.

Щёлк – спичка вспыхнула, но этот звук прорезал напряжённый поток её сорвавшегося голоса.

— Да, в последнее время ты и правда так не делал. Огромный прогресс, нечего сказать. Так почему же не продолжил? Зачем всё снова довёл до этого состояния!?

Она подняла с пола обгоревшее письмо, которое я когда-то писал, и со злостью бросила мне в лицо. Листок беспомощно трепыхнулся, задел мою щёку и упал на пол.

Это не было больно, но ощущалось так, будто лезвие скользнуло по коже.

— Вот эта жалкая бумажка! Думаешь, если с каких-то пор, уже три года подряд, шлёшь мне такие письма каждый день – хоть что-то изменилось? Да, недавно, совсем ненадолго, у меня мелькнула мысль: может, ты и правда начинаешь меняться. Но нет! Ты всё тот же! Совершенно, абсолютно ничего в тебе не изменилось!

Её голос, наконец, сорвался на крик. Крик отозвался гулким эхом о пустые стены комнаты.

— А чего ты хотела, чтобы изменилось?

Я, глядя на пепелище письма, спросил её.

— Чтобы ты жил как человек! Чтобы ты хотя бы немного вернулся к тому мальчику, которого я знала!

— К тому Равину, которого ты знала?

Я невольно усмехнулся. Возможно, я и Равин на самом деле один человек.

У нас одинаковые привычки, одинаковые мысли, одинаковые воспоминания. Даже одинаковые жажда чувств и тяга к любви.

И всё же мы – чужие. Разделяет нас лишь одно: у меня в сердце осталась только тоска по дому, желание вернуться обратно.

Именно поэтому мне не хочется признавать, что мы всё-таки один и тот же человек.

— И кто же это? Тот семилетний мальчишка, который, залезая с тобой на дерево, потом дрожал от страха и не мог слезть, цепляясь за твою юбку и ноюще просил о помощи? Или тот десятилетний дурачок, который, услышав, что ты любишь сирень, обшарил весь сад дома и получил от родителей жестокую взбучку? Вот это и есть тот Равин, которого ты знала?

Может быть, кто-то, проходя под окнами, на миг задержал шаг и посмотрел в нашу сторону. А может, и прошёл мимо, не придав значения. В сущности, не имело значения ни то, ни другое.

— Он давно исчез.

Иногда я сам себе говорил с горькой шуткой, что украл это тело. Хотя, если быть честным, скорее подобрал уже мёртвый труп.

Равин не был в своём уме. До такой степени, что сумел превратить мою вполне здравую голову в это безумие.

Серафина медленно оглядела комнату.

Её взгляд прошёл по покрытой пылью мебели, по бутылкам, валявшимся на полу, и по пепельнице, доверху набитой окурками.

В её глазах, ещё недавно полных гнева и презрения, постепенно проступала холодная обречённость.

— Как же мы дошли до этого, а?…

Она пробормотала это почти себе под нос.

— Кто знает. Может, мы такими были с самого начала.

Я ответил безразлично.

— Ты просто упорно не обращала на это внимание.

— Не обращала внимание?

Она усмехнулась с горечью.

— Тебе и правда всё равно? Что мы расстаёмся? Что наши отношения, которые тянулись больше десяти лет, заканчиваются вот так?

— Ты ведь всё равно не слушаешь ни единого моего слова. Серафина… рядом с тобой я чувствую себя жалким.

Она раскрыла рот, будто хотела сорваться в гневе, но вместо злости из её груди вырвался лишь приглушённый стон боли.

— Перед тобой я всегда останусь лжецом, отвратительным червём, отбросом Эдельгардов. Ты же мне не веришь. Всегда одно и то же: «все так говорят, люди думают…». Только лишь и вторишь сплетням этих безымянных ничтожеств. Да и ты сама – ты ведь обращаешься со мной так же. Что бы я ни сделал, каким бы ни был, в твоих глазах я всё равно останусь мусором.

Она пыталась сдержать эмоции.

— Да, правильно! Я тебе не верю! А как я могу верить? Что ты мне показал? Одни скандалы, ложь и бегство! Это всё, что я от тебя видела! Во что мне тут верить?!

Но подавленные чувства всё равно прорываются наружу.

— Вся моя жизнь, каждый мой миг, связанный с тобой, омерзителен, Равин. Ты хоть понимаешь это? Ты можешь жить, оставаясь изгоем, а я – нет! Я должна носить чудовищное клеймо твоей невесты! Я должна улыбаться перед людьми, делать вид, что всё в порядке!

Серафина нервно металась по комнате. Каблуки её туфель сухо и звонко стучали по старому полу, будто резали по нервам.

— Ты знаешь, что шепчут у меня за спиной? «Ах, бедняжка Серафина, ну и несчастье – обручена с таким неудачником.» «Говорят, отпрыск рода Эдельгард опять натворил бед. А за что только его невесте такое наказание?» Все эти взгляды! Жалость, насмешки, любопытство! Я всё это время жила твоей тенью, Равин! Оправдывала тебя, извинялась за тебя, вставала на твою сторону!

Изображая этих «людей», Серафина говорила театрально, но сама уже плакала. Её дыхание сбивалось, но слова продолжали рваться наружу, одно за другим, до конца.

Словно она и впрямь играла роль трагической героини на сцене.

— Значит, всё это моя вина?

— А чья же ещё! Это я, по-твоему, пробралась в запретное книгохранилище и выпустила чудовищ? Это я сцепилась с однокурсником и устроила скандальную дуэль? Нет! Но я, только потому что являюсь твоей невестой, должна каждый раз извиняться за тебя, должна бегать повсюду, разыскивая тебя, когда ты исчезаешь! Если кто-то спрашивает меня о тебе – я обязана делать вид, будто ничего не знаю, или же врать, прикрывая тебя!

Ну да, это было ожидаемо. Противник у неё – жалкий злодей. А злодей всегда получает ненависть за то, чего он даже не делал, и остаётся безмолвным дураком.

— А если я выйду за тебя, мне так и придётся жить. Всю жизнь. До самой смерти.

Она задыхалась, но, не останавливая слова, гнала их до конца.

Я смотрел на неё молча. Дым от сигареты размывал очертания её лица.

— И сколько ещё раз я должна повторять людям это дурацкое: «Равин на самом деле не такой»? Сколько ещё раз я обязана защищать тебя, даже когда уже сама в это не верю?!

Я задумался – любил ли я её когда-то. Или же она – меня.

— Я никогда не просил тебя об этом.

— …Что?

Я медленно выпустил клуб дыма. Её лицо болезненно исказилось.

По крайней мере, «Равин» любил Серафину больше всех на свете. Эту память унаследовал и я – поэтому даже тогда, встретив её вновь, я поверил, что влюблён по-настоящему.

И каждый раз, когда подобные её слова резали мой слух, грудь сжимала рвущая боль. До того самого момента, когда пришло известие о разрыве помолвки, изгнании из рода и исключении из академии.

Но всё это уже не имело значения. По крайней мере, сейчас. Наши отношения были не любовью, а скорее чем-то сродни связке злостного должника и несчастного кредитора.

— Теперь даже сам факт, что мы были когда-то друзьями детства, – омерзителен! Что я, будучи глупой девчонкой, когда-то успела тебя полюбить, – тоже! А то, что я стала твоей невестой… эта реальность целиком, она настолько отвратительна, что я схожу с ума!

Серафина тяжело дышала, сверля меня взглядом. По её щеке медленно скатилась слеза, оставив мокрый след, и, сорвавшись с подбородка, упала на деревянный пол.

Но её слова уже не вызывали у меня ни опустошения, ни чувства несправедливости. Я лишь тяжело выдохнул и раздавил докуренную сигарету в пепельнице.

— Если сказала всё, что хотела, уходи. Серафина.

Какие бы слова я ни произнёс, они всё равно не достигнут её. И сил снова вытаскивать «воспоминания Равина» и по косточкам перебирать нашу выцветшую, истлевшую историю у меня больше не было.

Да и мало кто в мире будет рад, если выкопать гнилое тело из могилы и снова резать его ножом.

— …Что?

— Я сказал уходи. Я устал.

Мой спокойный ответ слово на миг лишил её речи. Губы беззвучно дрогнули. В дрожащем взгляде мелькнули растерянность, нарастающий гнев и крошечная, едва уловимая обида.

— Так что просто уйди. Делай, что хочешь. Разрывай помолвку, ищи себе другого мужчину – теперь это ко мне отношения не имеет.

Наверное, она ожидала, что я начну умолять её остаться, вспылю в ответ или хотя бы попытаюсь оправдаться какими-нибудь жалкими словами.

В тот раз именно так и произошло. Мы сильно поссорились. Без разбора бросали друг другу в лицо всё подряд, били по самым больным местам, произнося слова, которые никогда не следовало бы произносить.

— Ты… ты, правда…

Она, наконец, замолчала – лишь смотрела на меня пустым, ошеломлённым взглядом.

Словно загипнотизированная чем-то, Серафина едва слышно прошептала:

— Каждое утро, открывая глаза, я желала, чтобы ты умер.

— …

— Я каждую ночь перед сном молилась о том, чтобы ты просто исчез из  этого мира. Чтобы та чудовищная ошибка, то пятно, носящая твоё имя, стёрлось из моей жизни.

Произнеся это, она сама словно испугалась сказанного и на миг задержала дыхание. Серафина ошеломлённо посмотрела на меня, потом резко отвернулась, распахнула дверь и почти бегом выскочила наружу.

Звук захлопнувшейся двери тяжёлым эхом прокатился по комнате. Я ещё какое-то время сидел, глубоко вдавившись в диван, слушая глухое затухающее эхо.

Слова Серафины были верны.

Я и сам не прочь умереть.

И, по сути, уже умер. Просто неудачно.

Я поднялся и подошёл к окну, которое она оставила распахнутым. Холодный дневной ветер коснулся моих щёк, пропитанных потом, спиртным и дымом.

За окном, как нарисованная картина, простирался привычный, мирный пейзаж академии. Смеющиеся и болтающие студенты, колышущаяся на ветру зелёная трава, вдали – остроконечный шпиль библиотеки.

Всё выглядело таким спокойным, что от этого даже нереальным. По крайней мере, для меня – потому что это не было моей реальностью.

На том месте, где стояла Серафина, на полу лежал кусок наполовину сгоревшего письма, которое она в последний раз бросила в меня. Он лежал, словно осенний лист.

Я медленно подошёл, нагнулся и поднял его. От обугленных краёв исходил слабый аромат сирени, которую она так любила, вперемешку с едким запахом моих сигарет.

Не раздумывая, я сунул этот клочок бумаги в карман.

А потом открыл ящик стола, долго и пристально смотрел на револьвер…

И так же медленно закрыл его обратно.