Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
38 Ожившие краски

Настал новый день. Но я не мог сказать, утро это или полдень. Во тьме время теряло всякий смысл.

*Лязг*

Раздался звук открывающейся двери. Это был священник Маттиас. На нём было всё то же аккуратное, ослепительно белое облачение, что и два дня назад.

За его спиной стояли два крупных стражника. На их лицах не отражалось ни единой эмоции.

— Время пришло.

Маттиас произнёс это так спокойно, будто это было обычное утреннее приветствие.

Стражники подняли меня на ноги. Слишком долгое сидение отняло у меня все силы – ноги меня не держали.

Пошатываясь, я опирался на стражников. Без одной руки удерживать равновесие было почти невозможно.

Запястье всё ещё ныло, а голова кружилась, словно я подхватил простуду.

Меня тащили по длинному тёмному коридору. Факелы, вбитые в стены, колыхались, искажая тени. В самом конце коридора меня ждал экипаж с железными решётками.

Изнутри несло тошнотворным запахом – смесью гнили и крови.

В углу кареты, скорчившись, сидел мужчина. Его тело было так изуродовано, что уже трудно было узнать в нём человека. Кожа свисала лоскутами, кое-где торчали обнажённые кости.

От него исходил смрад разлагающегося трупа. Наверное, это был тот самый еретик, что недавно кричал во всё горло… а потом резко затих.

Стражники грубо швырнули меня внутрь. Я рухнул на пол и встретился взглядом с этим мужчиной. В его глазах застыла безжизненная пустота.

Экипаж скрипнул и тронулся с места. Когда мы выехали наружу, меня ослепил свет.

В первые за долгое время увидев солнце, я невольно зажмурился.

А вместе с солнечным светом на меня обрушился шум людских криков и ликований.

— Сжечь еретиков!

— Убейте дьявольских выродков!

Экипаж сопровождал поток брани и проклятий. В решётки летели мусор, гнилые яйца и даже камни. К счастью, камни отскакивали от железа.

Но один спелый помидор проскочил сквозь прутья и с глухим хлопком разбился о моё лицо. Липкий и тёплый красный сок и семена потекли по коже.

Я молча закрыл глаза. И тут рядом раздался слабый голос. Он был хриплый и надорванный.

— …Хорошая погода. Самое то, чтобы покататься по морю.

Я открыл глаза и посмотрел на соседа. С разодранных губ он из последних сил тянул улыбку.

— Покататься по морю?

Я поддержал разговор, просто чтобы хоть ненадолго забыться и не думать о скорой смерти.

— За что ты сюда попал? В отличие от меня… ты выглядишь целым.

Он скользнул взглядом к моей перевязанной руке.

— Ну… раньше я был довольно влиятельным дворянином. Так что пытки меня, к счастью, миновали.

— Везёт тебе…

Он тихо посмеивался, и при каждом смешке из ран выступала густая, тёмно-красная кровь.

— Ты тоже попался в руки святой? Той сумасшед… кхе-кхе!

Он закашлялся и не смог договорить.

— Можно и так сказать.

Дальше говорить мы уже не могли. Экипаж остановился посреди площади.

Дверь распахнулась, и нас грубо выволокли наружу. Площадь была переполнена людьми. В их взглядах смешались безумие, возбуждение и презрение.

Это напоминало грандиозный праздник. Толпа показывала на нас пальцами, выкрикивая ругательства. А на их лицах горела радость, замаскированная под гнев.

В центре площади возвышались два деревянных столба. У их подножия, словно гора, громоздилась сухая куча дров.

Нас привязали к столбам. Грубая верёвка впивалась в плоть.

Священник Маттиас поднялся на помост и раскрыл перед собой священное писание. Торжественным голосом он начал перечислять наши преступления.

Вина за то, что мы завозили с моря дьявольские реликвии и тем самым ввергали верующих в соблазн. Вина за то, что с помощью этих предметов убивали священников. А дальше следовали ещё десятки обвинений, о которых я впервые слышал.

По крайней мере, мне казалось, что на такие громкие деяния я уж точно не замахивался.

Каждое его слово толпа встречала ликованием. Голос проникал прямо в голову и разрывал мысли.

И тогда, среди людей, я заметил Серафину. Она смотрела на меня – с её лица будто сошли все краски.

Боль и вина исказили её черты. Она выглядела так, словно вот-вот потеряет сознание.

Когда-то с таким же выражением лица она пыталась отменить помолвку или просила разрешение приходить ко мне по утрам. Надо было ещё тогда сказать ей, чтобы не несла чушь и проваливала.

Эти взгляды, эти эмоции – вот и всё, на что её хватает. Ждать от неё действий – бессмысленно.

Пока я продолжал свои мысли, наши глаза встретились. И в тот же миг священники поднесли огонь к костру.

*Вспых!*

Пламя взметнулось в одно мгновение. Сухие дрова загорелись так яростно, будто были пропитаны маслом.

Жар обрушился на всё тело разом.

— ААААААААААА!

— АААА! ЧЁРТ! ААААА!

Мы с мужчиной рядом закричали одновременно. Кожа зашипела, жир начал плавиться и источать омерзительный запах.

Когда стало ясно, что ни вырваться, ни сопротивляться невозможно, я, как жалкий трус, разрыдался и поднял глаза к небу. В серой дымной вышине не было ничего.

— СЕСТРА! ЛЕВИНА! СПАСИ МЕНЯ! СЕСТРА! СЕРАФИНА! СПАСИТЕ!

Я вопил во всю глотку, выкрикивая имена тех, кого даже не видел.

— ЭСТЕЛЬ! ЭСТЕЛЬ!…

Огонь лишь разрастался, пожирая всё вокруг. В какой-то момент голос уже не слушался меня.

А последним, что я увидел, была Эстель, обнимающая меня так крепко, словно ей было всё равно – горит она или нет.

****

Издалека доносился гул толпы.

В то же самое время Эстель возвращалась в город. На её лице смешались усталость и удовлетворение – она только что сожгла логово еретиков.

Вдруг ей почудилось, что кто-то зовёт её по имени.

— В городе шумно… что случилось?

Спросила она у рыцаря, ехавшего рядом.

— Говорят, сегодня на площади проводят казнь через сожжение. Преступника, убившего нескольких священников, и ещё еретика, которого вы когда-то захватили.

После этих слов лицо Эстель побледнело и окаменело. Она резко дёрнула поводья. Конь взвился, пронзительно заржал и поднялся на дыбы.

Эстель, не мешкая, спрыгнула и бросилась к площади. Она расталкивала толпу, сметая всё на своём пути. Люди в панике кричали и спешили расступиться.

В её глазах был лишь один образ – горящий столб посреди площади.

— Остановитесь.

Священник Маттиас встал у неё на пути. Лицо у него было бледным, но взгляд – твёрдым.

— Ваши родители будут гордиться вами, когда увидят, как вы вернулись после очищения еретиков. Ради них сохраните своё достоинство и не теряйте хладнокровия.

Он говорил ровно и сдержанно.

Эстель молча смотрела на него. Затем перевела взгляд на горящего в огне Равина, снова на Маттиаса, и так – несколько раз. Её лицо застыло без эмоций.

В следующее мгновение её кулак со свистом врезался в его лицо.

*Бах!*

Раздался глухой удар, и его голова разлетелась вдребезги. Куски костей и серое вещество брызнули во все стороны, осыпая площадь словно дождём.

Толпа в ужасе отпрянула, в одно мгновение вся площадь стихла.

Эстель бросилась прямо в горящий костёр, не обращая внимания на то, что пламя охватило её тело.

Огонь обжигал кожу, и та обугливалась, но тут же, снова и снова, на её месте появлялась свежая плоть.

И всё же она не издавала ни звука боли. Словно забыв о мучениях, Эстель прижала к себе обугленное тело Равина.

Свет окутал его останки. И там, где ещё мгновение назад была лишь сожжённая плоть, на месте ожогов затянулась новая кожа.

Но Равин так и не очнулся. В её объятиях оставался лишь кусок плоти, похожий на его тело. Эстель прекрасно понимала это, но отпустить его не могла.

Она не плакала. Не кричала и не показывала эмоций. Просто сидела с пустым взглядом, обнимая полностью восстановленное тело Равина и бормоча себе под нос:

— Как будто… ничего не меняется.

Ей было всё равно, как смотрит на неё толпа, во что превратился труп Маттиаса или что выкрикивают вокруг собравшиеся священники. Она сидела, словно не слыша и не видя ничего.

— Стоит лишь подумать, что, может быть, я смогу обрести что-то… и оно всегда вот так исчезает.

Она продолжала безучастно смотреть на мёртвого Равина, поглаживая его лицо.

— Я просто хотела хоть раз услышать от тебя слова любви. Ведь никто больше не сказал бы этих слов святой.

Перед глазами был Равин, но всё его лицо постепенно расплывалось, становясь неразличимым.

Точно так же стерлось из памяти лицо Этуаля. И ей оставалось лишь гадать перед зеркалом, как он мог выглядеть.

В её воспоминаниях лица любимых людей всегда исчезали так же. И всё, что она могла сейчас, – это продолжать гладить исчезающее лицо Равина.

Потому что хотя бы ощущения от прикосновений всегда оставались в её памяти.

Эстель всегда искала вину в себе. Считала, что не смогла спасти дорогого человека, потому что ошиблась где-то, потому что недостаточно сильна. Но на этот раз всё было иначе.

Ей не хотелось верить, что смерть Равина – это её собственная вина. Она обвела взглядом площадь – вокруг было полно людей, наслаждавшихся его мучительной агонией.

Их лица были искажены уродливым ликованием. Ей было сложно различить их выражения, словно на лицах кто-то оставил чёрные каракули, но она была уверена: они улыбались.

Эстель осторожно уложила Равина на землю и подняла глаза на паладинов, окруживших её.

Кто-то что-то говорил, но слова доносились до неё будто из-под толщи воды и сразу же теряли смысл.

Один из паладинов, шагнувший вперёд, чтобы успокоить святую, даже не успел дотронуться – его голова в одно мгновение взорвалась.

И только тогда толпа закричала и в панике бросилась врассыпную. Площадь обернулась хаосом.

Эстель подняла валявшийся меч. Но она не пошла в атаку, а лишь переводила взгляд с одного паладина на другого. Затем, не сказав ни слова, подняла с земли тело Равина и пошла прочь.

Никто не решился преследовать её.