Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
60 Шрам

Серафина, как всегда, лежала взаперти в своей комнате.

Она не знала, сколько сейчас времени. Плотные шторы на окнах не пропускали даже тонкого луча, и в комнате всё время царила одна и та же темнота.

Утро ли это было, вечер ли – теперь это не имело значения.

Казалось, она давно не появлялась на занятиях и не общалась с теми, кого раньше считала близкими друзьями. Сколько прошло дней – она даже не пыталась считать.

Она лишь лежала, свернувшись калачиком в привычной вмятине на матрасе. Иногда слуги общежития просовывали еду через щель под дверью, и этим она и жила.

Большинство еды так и оставалось нетронутым – хлеб черствел, вода успевала становиться комнатной температуры. Лишь когда голод становился совсем невыносимым, она откусывала пару кусков зачерствевшего хлеба и снова оставляла его.

С тех пор как Равин сказал ей: «Я не могу доверять тебе», время для неё застыло.

Эти слова не уходили из её головы.

И Серафина вспоминала, как легко сама бросала ему те же самые слова.

Когда Равин пытался оправдаться за происшествие с запретным книгохранилищем, когда оказывался втянут в неприятности в академии или даже в какие-то пустяковые недоразумения – всегда, без исключения, она затыкала его одними и теми же словами:

«Я тебе не верю! Как я могу тебе верить?»

Хотя если вспомнить всё, что он делал… Да, он мог утаить ответ, мог отшутиться или уйти от прямого разговора, но по-настоящему солгать ей он никогда не пытался.

Даже когда попадал в скандалы или совершал что-то дурное, ей одной он всё рассказывал честно.

Но для Серафины фраза «я тебе не верю» стала слишком привычным и удобным оружием.

Все вокруг ведь говорили то же самое. Отец, Левина, вся академия – все твердили, что Равин именно такой человек.

Она лишь повторяла их слова, словно попугай, искренне думая, что это её собственное мнение. И никогда всерьёз не задумывалась, какие раны наносила теми словами в сердце Равина.

А теперь, когда он вернул ей те же самые слова, они обрушились на неё, словно огромная глыба, придавив грудь.

Дышать было невозможно.

Те же слова, те же самые фразы… но почему же они так больно ранили? И сколько лет Равин жил, терпя эту боль?

Лишь теперь, запоздало и смутно, Серафина начинала понимать, что он чувствовал. Но было уже слишком поздно. Слишком безнадёжно поздно.

Теперь, даже если такие мысли и приходили, было уже поздно – помолвка расторгнута, а их отношения стали хуже, чем у незнакомцев.

Наверное, он считал, что её слова уже не стоят того, чтобы их слушать. Ведь она лишь мучила его и оставляла раны.

Может, именно поэтому он выбрал ту служанку. Та хотя бы верила в него.

Серафина вспомнила выражение его лица в тот день, когда он вернулся в флигель. Оно было удивительно спокойным, умиротворённым – таким, каким он никогда не открывался ей прежде.

С ней он никогда не улыбался так просто и искренне. Его улыбка рядом с ней всегда казалась натянутой, будто он старался подыгрывать и угодить ей.

Сначала в груди поднялась ревность, но её быстро смыло отчаянием. В конце концов, во всём виновата только она сама.

Что бы ни случилось теперь, ей уже не хотелось ничего делать.

Она только на словах твердила, что любит Равина, но ни разу не показала это делом, ни разу не выразила прямо. Вот и результат – он её бросил.

Хотя, может быть, слово «бросил» здесь и неверно. Ведь вначале именно она сама сказала, что не может ему верить и потребовала разрыва помолвки. А в конце лишь униженно цеплялась за него, неся бессвязный бред, словно сумасшедшая.

Ей хотелось просто вот так исчезнуть в постели, медленно растворяясь в небытие.

Стоило закрыть глаза, как всплывали детские воспоминания. Тёплый полдень, когда они с Равином делили свежевыпеченный хлеб из деревенской пекарни. Его лицо, усыпанное крошками, и звонкий смех – всё вставало перед глазами предельно отчётливо.

Вспоминался и сад особняка. Как они босиком носились по клумбам, не думая о платье, забрызганном грязью. Как она бежала за ним, а когда он падал, то падала рядом и долго смеялась вместе с ним в облаке пыли.

В памяти всплыл и тот день, когда они впервые взялись за руки. Неуклюжая, влажная от пота ладонь, и лицо Равина, залитое краской.

Вспомнился и первый поцелуй в щёку. В тот же день Равин принёс ей откуда-то охапку сирени, собранную специально для неё.

Начало каждого воспоминания было светлым, радостным.

Но финал всегда был одинаков. Слова, которые она бросала ему, были остры, как ножи:

«Как я могу тебе доверять? Ты хоть понимаешь, как мне тяжело из-за тебя? Все говорят, что ты виноват. Все только и жалеют меня, говоря, что ты стал моим женихом.»

«Даже если ты пишешь мне письма… разве в них есть хоть капля искренности?»

Образ того, как она резко бросалась словами, всплыл перед глазами, словно болезненные отголоски прошлого. И этот призрачный образ тут же смещался, превращаясь в пустое, безжизненное лицо Равина, когда он сам сказал ей те же самые слова.

А потом картины вдруг менялись.

Равин, истекающий кровью из головы и падающий наземь.

Равин, висящий на верёвке под потолком, медленно раскачиваясь.

Равин, сгорающий в пламени, отчаянно выкрикивающий её имя, пока его поглощал огонь.

Каждый раз, когда эти кошмары снились, Серафина просыпалась с криком и долго не могла перестать плакать.

И сейчас всё было так же. Она вырвалась из сна, пропитанная холодным потом.

Пошатываясь, она поднялась и направилась в ванную. Затем несколько раз умылась ледяной водой, стараясь прийти в себя.

И тут вдруг…

*Тук-тук*

Раздался стук в дверь. Серафина не шелохнулась. Должно быть снова прислуга принесла хлеб и воду.

Друзья, с которыми Серафина раньше была близка, не приходили уже, наверное, неделю. В первые дни они ещё стучали к ней, тревожно звали, но теперь никто больше не приходил. В конце концов, говорить в дверь, откуда не слышно ответа, – занятие утомительное и изматывающее.

Решив игнорировать любые звуки, она снова поплелась к кровати и забралась под одеяло, натянув его до самого макушки.

Но голос за дверью принадлежал не служанке.

— Серафина.

Это был Кайл. Но голос его был необычайно тих и тяжёл.

— Твой друг детства умер.

Серафина замерла, задержав дыхание.

Может, ослышалась? Может, это просто наваждение? Ведь только что ей снился сон, где Равин умирал. Возможно, всему виной было помутнение от того, что в последнее время она толком не ела и тело обессилило.

Но голос Кайла прозвучал слишком ясно. В нём не было ни капли эмоций – лишь сухая, безжалостная констатация факта.

Больше не было сказано ничего. Только тишина. Казалось, холодный воздух из коридора просачивался прямо в комнату сквозь щель под дверью.

Серафина медленно стянула одеяло, но тело не слушалось. С усилием она поднялась.

Ступни коснулись пола, и ледяной мраморный холод разошёлся по всему телу.

Пошатываясь, она направилась к входной двери. Несколько шагов, казалось, растянулись в бесконечность.

Рука коснулась дверной ручки. Она была холодна. Серафина сделала глубокий вдох и медленно открыла дверь.

За ней стоял Кайл.

Лицо его было измождённым и осунувшимся. Казалось, он не спал уже несколько ночей: под глазами легли тёмные тени, губы пересохли.

Но всё это было не столь важно. Главное – его глаза. В них не осталось ни малейшего следа жизни.

— Не…

Голос Серафины дрогнул.

— Не шути так.

Но Кайл никак не отреагировал. Он лишь молча смотрел на неё.

— Если не веришь – сама убедись. Спроси у той уважаемой наследницы дома.

От этих слов разум Серафины опустел, словно все её содержимое вывернули наизнанку.

Кайл больше не сказал ни слова. Развернулся и ушёл в конец коридора. Серафина ещё долго стояла неподвижно, слушая, как его шаги постепенно стихали.

Потом, будто очнувшись, она вернулась в комнату, пошатываясь.

Она остановилась перед зеркалом. В отражении – растрёпанные волосы, мертвенно-бледное лицо и усталые, провалившиеся глаза.

Серафина наклонилась к умывальнику и плеснула в лицо холодной водой. Ледяной холод пробежал по коже, вернув её к реальности. Она умывалась снова и снова, потом руками кое-как пригладила спутанные пряди.

Подошла к шкафу, достала самую чистую форму академии и надела его, с трудом застёгивая пуговицы трясущимися пальцами.

Когда всё было готово, она поспешно вышла из комнаты.

Серафина почти бегом мчалась по коридору к кабинету председателя студсовета. Остальные члены совета удивлённо поворачивали к ней головы, но ей было не до них.

Она остановилась перед дверью, сделала глубокий вдох и толкнула её.

Внутри сидела Левина. Она тонула в горах бумаг, не переставая водить ручкой по страницам. Её глаза, уставшие и тёмные, были прикованы только к документам.

— Госпожа-наследница…

Голос Серафины дрожал.

— Равин… он ведь в порядке, правда? Он там, в флигеле, и всё у него хорошо, ведь так? Просто Кайл наговорил странного и ушёл, а я… я просто зря беспокоюсь, верно? Скажите, что с ним всё хорошо, пожалуйста…

Левина не сразу подняла взгляд. Ручка продолжала царапать бумагу, и только спустя миг она остановилась. Потом медленно, отрешённо посмотрела на Серафину.

И ответила:

— Да. Хорошо.

Серафина с облегчением выдохнула. Но Левина не закончила:

— О Равине хорошо позаботились. Даже будучи не Равином Эдельгардом, а просто Равином, ему позволили быть похороненным рядом с остальными членами семьи Эдельгард.

Она произнесла это так, словно сообщала о каком-то пустяке, и снова уткнулась в бумаги.

От этих слов разум Серафины застыл. Она не могла понять, что это значит.

Если о нём «хорошо заботятся», то как он может «быть похороненным»?

— …Что? Что вы говорите? Почему… почему Равин… похоронен?

Пробормотала Серафина, сама не понимая, что говорит.

Левина наконец раздражённо отложила ручку.

— Умер он. Череп раскололся. Тебе что, всё разжёвывать нужно?

— …Неправда.

Серафина неосознанно попятилась назад.

— Равин не мог умереть. Совсем недавно же он был… в флигеле…

Она задела позади стоящий стол, и ручка с него со звоном скатилась на пол.

— Если Равин действительно умер… тогда почему? Почему вы говорите об этом так, будто ничего не случилось?

Её голос дрожал всё сильнее.

— Почему меня не позвали на похороны? Нет, постойте… самое главное – почему? Почему Равин умер!?

Она уже почти перешла на крик.

Левина наконец отложила ручку. Посмотрела прямо на Серафину и тихо сказала:

— Потому что я его убила.

И больше не добавила ни слова. Просто вновь потянулась к документам и опустила взгляд на них.