Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
41 Послеобраз

Эстель скользила ладонью по телу Серафины. Под её пальцами ощущалась лишь влажная от пота кожа, мелко дрожащая от напряжения.

Её лица она больше не видела. Оно напоминало каракули, небрежно выведенные чёрным мелком: там, где должны были быть глаза, нос и рот, беспорядочно пересекались непонятные линии.

Рядом стояла Левина, и её лицо тоже исчезло.

С тех пор, как умер Равин, в мире не осталось людей.

Раньше, пусть смутно, но образы ещё сохранялись – их можно было различить. Но когда лицо Равина стало слишком отчётливым, оно будто вытеснило все остальные краски. И после его смерти всё вокруг окончательно потускнело.

Остались лишь силуэты, похожие на людей.

После гибели Равина Эстель навещала родителей, но и у них вместо лиц клубился чёрный водоворот.

Церковь же, похоже, верила, что святая горячо любит своих родителей и непременно будет скорбеть об их утрате.

Те самые родители, что, когда умер Этуаль, говорили о «воле Божьей» и смирении. Те, кто радовался перспективе разбогатеть, когда она стала святой.

И всё же Эстель любила их — потому что они были её родителями.

Когда же она стала убивать священников одного за другим, церковь каждый раз слала к ней людей с предупреждением:

«Мы убьём твоих родителей».

Первым умер отец, а через неделю мёртвой нашли и мать. Церковь объявила, что Эстель обезумела и сама их погубила.

Но ей было всё равно. И всё равно на то, что церковь разделилась на тех, кто поклялся её защищать, и тех, кто желал ей смерти.

Эстель медленно провела рукой по щеке Серафины. Пальцы скользнули вниз по исчерченному лицу.

Она не видела черт, поэтому полагалась лишь на осязание.

— Знаешь…

Её голос звучал непринуждённо, словно она собиралась поговорить о погоде.

— Мы ведь знакомы, да? Когда-то же вместе мы завалили одного демона. Значит, нас можно считать друзьями, верно?

Она прижалась к Серафине сверху, обвив её в странном, почти двусмысленном объятии. Их тела переплелись, не оставляя свободного промежутка.

— Поэтому утоли моё любопытство, подруга. Чем же ты так понравилась Равину?

Эстель склонила голову набок с чистым любопытством.

— Я правда не понимаю. Совсем. Сколько ни пытаюсь нащупать ответ, ничего не выходит.

Её пальцы медленно скользнули по губам Серафины, затем по носу и краю глазницы. Кроме осязаемой кожи, она не чувствовала больше ничего.

— Ты ведь даже не такая уж красивая. Кожа сухая и тусклая, лицо вовсе не такое гармоничное и изящное, как у меня. А губы… пересохшие, словно у бездомной шавки, которая несколько дней ничего не ела.

Эстель тихо захихикала.

— Как ты можешь сравниться со мной? Все вокруг склоняются, называют меня святой, превозносят. Даже если смотреть объективно – я куда красивее. Так почему же ты? А?

Она схватила Серафину за волосы. Жёсткие, спутанные пряди без блеска скользнули сквозь её пальцы.

— Обычная семья. Да, способности в магии у тебя неплохие, но всё же такие же, как у сотен других. И даже помолвку ты сама расторгла. И всё же… что же такого Равин находил в тебе?

Голос Эстель становился всё холоднее. Под внешней лёгкостью проступало что-то вязкое и мрачное.

— А ведь я – совсем другая. Сам мир будто бы любит меня. Разве не так? Я любила Равина. Но даже рядом со мной он всё равно смотрел на тебя.

Она замолкла и наклонилась ближе, вглядываясь в её лицо.

— Будучи девушкой из знатной семьи, ты, должно быть, жила под постоянным гнётом правил. Наверное, тебе казалось забавным сбегать в приключения, словно героиня из сказки. Собрать отряд, охотиться на чудовищ… должно быть, это приносило удовольствие. Я, конечно, сама это не видела, – всё это рассказывала Левина.

Перед глазами по-прежнему не было ничего. Только чёрные, грязные каракули вместо лица.

— Когда ты презирала Равина и бегала с этими никчёмными детишками, рядом с ним была я. Когда он курил, я подносила ему сигарету. Когда ты его бросила, я утешала его.

Теперь же ей стали ненавистны даже те самые ночные улицы, что когда-то нравились.

— Левина… эта дура ничем от тебя не отличается! Тоже якшалась с простолюдинами, словно последняя шлюха! А когда мой брат умирал, все эти высокородные и глазом не повели, зато какого-то Кайла превозносят… хааа…

Эстель шумно выдохнула. Она ненавидела себя за то, что каждую ночь таскала Равина с собой. Она пыталась научиться любить себя, но, не сумев, искала тех, кто смог бы полюбить её вместо этого. И, казалось, наконец нашла. Казалось, что наконец-то ухватится за него.

— Когда вы травили Равина, только я одна оберегала его по-настоящему.

Левина хотела возразить, но Эстель подняла на неё взгляд и приложила палец к губам:

— Тссс.

Затем её рука резко сжала подбородок Серафины, заставив ту поднять голову.

— Ну и что ты сделала? Чем ты так заслужила, что даже после разрыва помолвки Равин продолжал тебя любить? Я не понимаю. Совсем. Почему именно ты?

— Потому что… Равин…

Серафина с трудом выдавила слова, но договорить не успела.

Рука Эстель резко метнулась к её уже раздробленному левому плечу и без колебаний вцепилась в него с новой силой.

*Хруст.*

Звук ломающихся костей и рвущейся плоти прозвучал пугающе отчётливо.

— Аагхмнгх!

Из горла Серафины вырвался крик, но Эстель мгновенно зажала ей рот. Звук захлебнулся и утонул внутри, вырываясь лишь приглушённым стоном.

Боль пронзила всё её тело. Перед глазами вспыхнула белизна, сознание начало меркнуть. Тело судорожно выгнулось, пальцы, вцепившись в простыни, рвали их в бессильной агонии.

— Молчать. Просто слушай меня.

Эстель бесстрастно смотрела на Серафину, корчившуюся от боли. Её пальцы всё так же вгрызались в раздробленное плечо, будто готовы были раздавить его окончательно.

— Я ведь ничего не понимаю. Ещё вчера была никчёмной простолюдинкой, а сегодня вдруг стала великой святой. Но как вы, дворяне, живёте, о чём думаете, – я понятия не имею.

Серафина не могла ответить. Рот был зажат, тело извивалось в агонии, и всё, на что её хватало, – это мотать головой, пытаясь высвободиться.

— Ах, ты же не можешь говорить. Прости.

В голосе Эстель не прозвучало и капли раскаяния.

— Но знаешь что? Когда я вернулась, его уже не было. Я так ни разу и не услышала от него слов любви. А тебе он, говорят, сотни раз повторял это. Верно? Тебе…

Её ладонь медленно двинулась, сомкнувшись на шее Серафины. Холодные пальцы обвили хрупкое горло и начали сжиматься всё сильнее.

— Кх… кх… ххк…

Лёгкие судорожно сжались, и всё внутри стремительно пустело. Перед глазами стремительно сгущалась тьма. Серафина отчаянно тянулась к руке Эстель, хватала её за запястье, но пальцы не слушались. Ногти лишь бессильно царапали кожу.

Вскоре простыня под её телом стала влажной.

Видимо, почувствовав это, Эстель резко ослабила хватку. Её плечи едва заметно дрогнули, вырвался короткий вздох.

— Кх!… Кха!… Кха-кха!…

Серафина захрипела, жадно ловя воздух, как выброшенная на берег рыба. Лицо её превратилось в грязный клубок из слёз, слюны и соплей. Каждый глоток воздуха вонзался в лёгкие острым лезвием.

Эстель неспешно соскользнула с кровати и посмотрела на распростёртую Серафину. На лице святой так и не появилось ни единого выражения.

— …

В углу комнаты, где всё это время стояла Левина, раздался её голос:

— Не убьёшь?

— Не знаю.

Коротко ответила Эстель.

Словно потеряв всякий интерес к Серафине, она неторопливо подошла к окну. И, раздвинув тяжёлые шторы, впустила в комнату бледный свет луны. Эстель безучастно уставилась в ночь. Город за окном лежал внизу недвижимый и тёмный. Будто каждая жизнь в нём вымерла.

— …Хочу увидеть тебя.

Шёпот был таким тихим, что слова растаяли прежде, чем смогли вырваться дальше собственного уха.

Она достала из-за пазухи сигарету, сунула её в рот и чиркнула спичкой.

*Вспых*

В темноте вспыхнул крошечный язычок пламени. В тот же миг, когда она увидела оранжевое пламя, в груди что-то болезненно всколыхнулось. Эстель выронила спичку и, задыхаясь, почувствовала, как поступает тошнота.

Сигарету она тут же вытащила изо рта и смяла в ладони. Табак с глухим шорохом посыпался на пол.

— Левина.

— А?

— Ты ведь могла остановить это, правда?

В голосе Эстель прозвучал едва заметный укор.

— А ты сама где была?

Лицо Эстель на миг исказилось от злости. Но уже через секунду её плечи бессильно опустились.

Ведь Равин погиб именно потому, что она оставила его одного. Потому что таскала его по ночам, потому что смеялась с ним и спала с ним под одной крышей.

А ещё в Равине она видела мёртвого брата Этуаля, и потом пыталась стереть этот образ, истребляя священников одного за другим.

Ей хотелось разглядеть Равина ясно. Хотя он и без того был для неё предельно отчётливым.

Ей хотелось обвинить кого-то ещё. Но подходящих людей для обвинений оставалось слишком мало.

Она не смогла спасти семью. Человек, которого она любила, сгорел заживо на её глазах.

Может это карма, за то, что убила слишком много: сжигала еретиков заживо, оправдываясь именем Господа, и шла по улицам, оставляя за собой трупы.

И всё же Эстель не хотела признавать, что во всём виновата сама. Вернее, она просто больше не хотела думать об этом.

Каждый раз, когда исчезали люди, когда загорался уличный фонарь, Эстель снова и снова вспоминала горящего заживо Равина. Поэтому теперь она ненавидела ночь.

Что-то вдруг скользнуло рядом, и на её правой руке остался свежий порез. Эстель стёрла кровь, взглянула на Серафину, которая сидела, задыхаясь и заливаясь слезами, а потом перевела взгляд на Левину и спросила:

— Кроме неё… кто ещё остался?

Левина молча смотрела на неё. Лишь после долгой паузы её низкий голос прорезал тягостную тишину комнаты.