Я открыл ящик – револьвера не было. Словно его там с самого начала и не существовало.
Я какое-то время тупо смотрел в пустоту внутри. Слабый запах старого дерева поднимался оттуда.
Кто его мог забрать?
Левина? Или Эстель? Серафина – вряд ли.
Я не чувствовал ни злости, ни тревоги, а только лёгкий дискомфорт. Просто стало неудобно оттого, что самый простой выход оказался перекрыт.
По крайней мере, когда сносишь себе голову, боли не ощущается. А вот прыгать с высоты, признаться, мне страшновато.
Так или иначе, вскоре должно было стукнуть пять часов. Я собрался выйти, чтобы провести с Левиной то предстоящее малоприятное время, и, открыв дверь, столкнулся с кем-то.
— А.
С коротким стоном пошатнулась знакомая фигура. Это была Серафина.
Она держалась за лоб, видимо ударившись о дверь, и склонила голову. Её вид был куда более жалким, чем несколько часов назад перед библиотекой.
— Сколько ты тут стояла?
— …Я не знала, что сказать. Поэтому… всё это время…
Светлые волосы были растрёпаны, глаза покраснели от слёз. Аккуратно выглаженная форма смялась, а бледное лицо покрывали потёки слёз.
Аромат сирени, который обычно казался таким приятным, теперь пах сыро.
— Возвращайся к себе.
— П-погоди, мы можем немного поговорить? То, что я тогда сказала… и то, что ты ранее видел… я…
Я перебил её и шагнул в сторону коридора. В этот момент Серафина схватила меня за запястье. Её ладонь была холодной и слегка дрожала.
— Прошу, хоть ненадолго. Мне нужно кое-что тебе что сказать. Правда. Пожалуйста, Равин.
В её голосе слышалась мольба, которую я никогда прежде не слышал. Мне вдруг вспомнились те дни, когда я только стал «Равином» и тщетно бился, пытаясь изменить её чувства. От этого на душе стало тяжело.
— Дело не в том, что ты мне противна. Всё из-за этого.
Я достал из кармана смятую повестку в дисциплинарный комитет и показал ей. Её затравленные голубые глаза медленно скользнули по строкам на бумаге.
— Потом поговорим. Или подожди у меня внутри.
Я кивком указал на дверь своей комнаты. Она на мгновение замялась, переводя взгляд с моего лица на дверную ручку. А затем едва заметно кивнула и вошла внутрь.
Звук закрывающейся двери глухо разнёсся по коридору. Оставив её позади, я направился туда, где должно было состояться заседание дисциплинарного комитета.
Студсовет находился на самом верхнем этаже главного корпуса академии. В коридоре царила тишина. Большинство студентов уже закончили занятия и либо вернулись в общежитие, либо отправились на ужин.
За окнами медленно заходило солнце. Огромный багровый закат окрашивал всё здание в красные тона.
Так я и оказался перед дверью студсовета.
На мгновение задержав руку на дверной ручке, я глубоко вдохнул. Что мне сказать? Какое лицо сделать?
Может, сразу рявкнуть, чтобы позвали ректора?
Поскольку в академию принимают и простолюдинов, и знать, здесь с самого начала придерживались политики чётко разделения «высших» и «низших», приучая каждого к его будущему месту в обществе. Но наблюдать, как эта Левина смотрит на меня свысока и выносит приговор, – удовольствие сомнительное.
В семье «Равин» терпел такое каждый день. Теперь то же самое предстоит и мне.
Я повернул ручку и вошёл. Внутри стоял длинный стол, вокруг которого сидели знакомые и не очень лица.
На главном месте восседала Левина. Её лицо, как всегда, было лишено каких-либо эмоций.
По бокам – несколько профессоров и другие члены совета. На их лицах смешались скука, раздражение и лёгкое любопытство.
А в самом конце стола, напротив меня, сидели Маркус и его двое дружков. Выглядели они жалко: носы перевязаны, на щеках – большие пластырные повязки.
Увидев меня, они уставились с ненавистью. Но стоило мне спокойно встретить их взгляд, как тут же опустили глаза.
Видимо, толкового священника найти не удалось. Или же они явились сюда нарочно в таком виде, чтобы выглядеть как жертвы.
— Садитесь.
Левина кивком указала на пустой стул передо мной. Я молча отодвинул его и сел. Стул был жёстким.
— Равин Эдельгард. Думаю, вы сами прекрасно понимаете, почему оказались здесь.
Голос Левины был холоден и сух, словно воздух в комнате.
Я промолчал.
— Несколько дней назад вы уже оказались в центре пересудов из-за недостойного поведения. Но на этом не остановились – вы вновь проявили одностороннее насилие над Маркусом Кляйном и ещё двумя студентами, причинили им ненужные увечья и тем самым уронили честь дома Эдельгард. Что скажете на это?
— Ничего.
Я коротко ответил. Все в комнате слегка удивлённо переглянулись.
Особенно Левина: её брови едва заметно дрогнули. Похоже, она ожидала, что я начну оправдываться, или же сорвусь и закачу очередной скандал.
— Нечего сказать?
Преподаватель, отвечавший за дисциплину студентов, нахмурился и переспросил. Его имени я не помнил.
Я просто посмотрел на него. Он сидел, закинув ногу на ногу, но встретившись со мной взглядом смущённо откашлялся и выпрямился.
Откуда же столько власти в одном лишь имени родословной? Даже незаконнорождённого, которого вот-вот выкинут, они вынуждены почтительно бояться, словно загнанные крысы.
— Да. Мне нечего сказать. Так что поступайте как знаете.
Я взглянул прямо на Левину. Тишина в комнате стала ещё тяжелее. На лицах теперь читалось явное замешательство.
— Послушаем сторону потерпевших.
Левина повернула голову к Маркусу. Тот, словно только этого и ждал, принял страдальчески-обиженное выражение и раскрыл рот.
Маркус с пафосом разыгрывал свою роль, голос у него был наигранный, словно у третьесортного актёра. Я слушал одним ухом, а другим пропускал мимо.
Надо признать, играл он вполне убедительно. Может быть, используй он этот талант в другом месте – добился бы успеха. Но в любом случае закончил бы одинаково: полез бы к какой-нибудь актрисе, а потом случайно задел бы женщину какого-нибудь криминального авторитета и исчез бы бесследно.
А пока что он закончил свою историю тем, что я был безумцем, который без причины избил трёх парней и прожёг их сигаретой.
— Равин Эдельгард. Вам есть что возразить против слов потерпевших?
Левина вновь повернулась ко мне.
— Нет.
— В таком случае ваш ответ расценивается как признание всех обвинений. О мерах наказания мы сообщим после соответствующего обсуждения.
Я пожал плечами.
— …Все могут быть свободны. Равин Эдельгард, вы останьтесь.
Профессора и члены студсовета один за другим поднялись и вышли из комнаты.
Маркус и его дружки, уходя, ухмыльнулись. С выбитыми зубами эта ухмылка выглядела настолько нелепо, что я лишь усмехнулся.
— Почему ты ничего не сказал?
Спросила Левина.
— Ведь в тот день ты вернулся избитым в хлам из-за этих трёх ублюдков.
— А что ты хотела услышать?
— Хотя бы какое-нибудь оправдание.
— А если бы я стал оправдываться, ты бы стала слушать?
На мои слова Левина не ответила. И этим всё сказала. Я слабо усмехнулся.
— Ну и ладно. Если всё, я пойду.
Я поднялся и прошёл мимо неё. И в тот момент она негромко произнесла:
— Револьвер. Это я его забрала.
Я остановился.
— Ты?
Он принадлежал моей матери.
А Левина называла её не иначе как «грязной шлюхой, родившей бастарда».
— Нет, постой. Откуда ты вообще знала, где он лежит?
Я обошёл стол и приблизился к ней.
На лице у меня появилась странная улыбка – уголки губ подняты, но глаза оставались холодными.
— Мне просто показалось, что он будет там лежать.
Ответила Левина, словно и сама не понимала, как так вышло.
Я впервые заметил, что даже её привычное безэмоциональное лицо может выдавать растерянность.
— Зачем ты это сделала?
— Я… боялась, что ты сделаешь глупость.
Левина не поднялась с места. Просто сидела и смотрела на меня снизу вверх.
— Левина.
— Даже если тебя выгонят из рода и отчислят из академии, жизнь на этом не…
Я схватил её за воротник. Её хрупкое тело легко подалось, будто бумажный лист.
— Левина.
Я стащил её с кресла.
*Тудух!*
Раздался глухой звук удара её тела о пол. Я навалился сверху и обеими руками сжал её горло.
— Кхх… ххх!…
Из её рта вырвались мучительные хрипы. Она попыталась оттолкнуть мои руки, но сил в них почти не было. Пальцы лишь вцепились в рукав и бессильно соскользнули вниз.
— Тебе ведь достаточно было продолжать презирать меня, оскорблять, обращаться как с мусором. Что вдруг пришло в голову нашей гордости рода Эдельгард, что ты даже до моих вещей решила добраться, а?
Её глаза распахнулись. Впервые эти глаза, которые всегда смотрели на меня сверху вниз с презрением и ненавистью, выглядели так.
— Видимо, мерзкому бастарду теперь и револьвера одного жалко? А я, блять, все эти годы я перед тобой вёл себя тихо – катался словно псина, виляя перед тобой хвостом.
Мои пальцы сжались сильнее. Лицо Левины налилось красным, потом стало синеть. По щекам потекли слёзы.
— То, что произошло в запретном книгохранилище, тоже моя вина? Моя, да? Я что, мог знать, что именно в тот день, когда я туда попал, эти ебланы устроят там бардак?!
Я вдруг ослабил хватку. Её тело безвольно обмякло. Левина, захлёбываясь кашлем, судорожно глотала воздух.
— Сколько ещё мне так жить? Зачем тебе вдруг делать вид, что тебе не всё равно!?
С пола она смотрела на меня непривычно тяжёлым, печальным взглядом.
Может, это потому, что я уже однажды умер? А может, я всегда таким и был? Но меня больше не волновали последствия. Теперь я живу так, словно меня таскают за волосы собственные эмоции. Чем теперь я отличаюсь от Равина?
Меня исключат из рода, выгонят из академии – и жизнь кончена. Назад дороги уже не будет.
Я-то сам себя несчастным не считаю. Но стоит оказаться рядом с ними, и они неизменно делают из меня жалкого ничтожества.
Я опустился на стул, где раньше сидела Левина, тяжело выдохнул и сказал.
— Где мой револьвер?
Я лучше всех знал, что ответа не последует.
Поэтому поднялся и почти бегом выскочил из комнаты. И быстро, очень быстро зашагал по коридору.
— Не…
Сзади донёсся надломленный голос Левины.
Не делай этого?
Не уходи?
Что именно она сказала – я так и не разобрал.
Да и не было желания разбираться. Я хотел лишь одного – вернуться.
Туда, где жил прежде.
Туда, где меня не называли «Равином».
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления