Онлайн чтение книги Конец злодея – это... The Villain's Ending
20 Ожившие краски

Серафина сидела на диване.

Не произнося ни слова, она лишь рассеянно смотрела в одну точку в пустоте.

Иногда она поднимала голову, бросала на меня быстрый взгляд — и тут же снова опускала глаза.

Её руки двигались нервно – то сжимали и разжимали край юбки, то бездумно перебирали пальцами.

Порой она начинала грызть кожу вокруг ногтей.

Губы её несколько раз дрогнули. Казалось, она хотела что-то сказать, но слова так и не сорвались. Только сухие губы она то и дело смачивала языком.

Её тревога витала в воздухе комнаты, словно туман.

В конце концов, её взгляд остановился на пепельнице. На окурках, что я оставил после себя.

— …Это.

После долгого молчания она наконец заговорила. Голос её был очень тихим.

— Зачем ты куришь?

Вместо ответа я протянул ей пачку сигарет. Она на миг замялась, её голубые глаза дрогнули.

Но затем дрожащая рука всё же потянулась и вынула одну сигарету. Зажатая между тонкими белыми пальцами, она выглядела несколько неуклюже.

Неуверенным движением Серафина поднесла её к губам.

Я молча поднялся с места, подошёл ближе и, чиркнув спичкой, поднёс огонь.

Маленькое пламя осветило её лицо. Можно было заметить, как на её напряженном выражении подрагивали ресницы.

Но кончик сигареты так и не загорелся. Она зажала её во рту и беспомощно замерла.

— Легонько прикуси и вдохни.

Тихо подсказал я.

Она послушно прикусила сигарету и осторожно втянула воздух. Я вновь зажёг спичку.

На этот раз пламя ухватилось. Оранжевый огонёк разгорелся, и кончик начал тлеть. Вместе с тем из её губ вырвался первый клуб дыма.

— Кх-кх! Кхе!

Она резко закашлялась. С болезненным выражением лица, на её глазах выступили слёзы.

— Р-ради этого ты куришь?

Голос её прозвучал жалобно, будто готова сейчас расплакаться. Казалось, она вот-вот бросит сигарету, но так и не сделала этого.

Вместо этого Серафина медленно, очень неумело и неуклюже, начала курить. Дым она даже не втягивала как следует – лишь держала во рту, а потом выпускала обратно.

Создавалось впечатление, что она неловко пытается подражать мне.

Мы молча сидели, затягиваясь сигаретами. Дым наполнял комнату, медленно рассеиваясь. Время будто потекло вязко и лениво.

Когда сигарета догорела наполовину, она наконец заговорила. Но взгляд её всё так же оставался прикован к полу.

— Я сказала отцу, что хочу расторгнуть помолвку.

Она пыталась сохранить спокойствие, но её голос заметно дрожал. Она явно всё ещё сбита с толку.

— Тогда возвращайся. И не занимайся тем, что тебе совсем не к лицу.

— …Это всё, что ты можешь сказать?

В её голосе прозвучало потрясение, словно она не могла поверить моим словам.

— А что ещё тут говорить? Даже если я попытаюсь тебя переубедить, ты ведь всё равно не собираешься остаться со мной, верно?

При этих словах голубые глаза Серафины дрогнули. Я поднялся с места, прошёл мимо неё и подошёл к окну.

— Говорят, ты выпустил чудовище, запечатанное в запретном книгохранилище.

— Это сделал не я. Ты же слышала, что с меня сняли обвинения.

— …И ты хочешь, чтобы я в это поверила?

— Да.

— Но все говорят, что это сделал именно ты. Что ты убил однокурсника, и только потому, что ты сын из благородного рода, тебе всё сошло с рук.

— Ну, раз люди так говорят, значит, так оно и есть. Какая, в конце концов, разница, как было на самом деле.

Неужели её не устроил мой ответ, брошенный в окно, а не ей?

Я обернулся – плечи Серафины едва заметно дрожали.

Она подняла голову и посмотрела на меня. В её глазах плескалось недоверие. Так же, как всегда.

Я вспомнил то ощущение. Как верёвка сжимала горло. Как я, беспомощный, бился в воздухе. Как, умирая, видел её равнодушную спину.

Все эти воспоминания нахлынули разом, выстраиваясь в картину:

Пока я висел и задыхался в петле, она аккуратно убирала мою комнату. И даже после того, как она поставила стул на место, я не смог дотянуться ни до кого из них.

И это очевидно, ведь всё это было лишь предсмертным бредом.

Но в чём разница между тем видением и этой Серафиной передо мной?

Даже смерть и последующее возрождение ничего не изменило. Всё осталось прежним, кроме меня.

Я так и остался для неё тем, кому нельзя доверять. И соответственно она мне не верила.

Заслужить её доверие оказалось куда труднее, чем умереть.

И это казалось мне смешным.

— Хх…

Из горла вырвался странный звук, глухой, словно вырвавшийся сжатый воздух.

— Хх, хаа…

Я вцепился в оконную раму и начал смеяться. Сначала тихо, сдавленными смешками. Плечи дёргались, тело дрожало само по себе.

Уже не чувствуя сил держаться на ногах, я пошёл к дивану и рухнул на него.

Серафина уставилась на меня в смятении. Её глаза округлились.

— Равин, что с тобой?…

Я не ответил. Не мог ответить. Смех не прекращался.

Я откинулся на спинку дивана, сжимая живот от хохота. Из глаз текли слёзы.

Я так сильно смеялся, что даже дышать не мог.

Мне, в принципе, нравится чёрный юмор, но ведь это же, чёрт возьми, даже не смешно.

Один раз прорвавшись, смех неудержимо хлынул, как вода из сломанной плотины.

Серафина в растерянности потянулась ко мне, будто собираясь похлопать по плечу. Я оттолкнул её руку.

И продолжал смеяться, – пока не охрип голос, пока не заболел живот, – словно сумасшедший.

Не знаю, сколько времени прошло, но постепенно смех сошёл на нет.

Я тяжело дышал, откинувшись на диван. Силы вытекали из тела, оставляя меня полностью опустошённым.

Комнату снова окутала тишина. Серафина с побледневшим лицом лишь смотрела на меня. В её глазах смешались замешательство и растерянность.

Я встретил её взгляд. И очень медленно, открыв рот, произнёс:

— Я люблю тебя, Серафина. Кажется, я слишком сильно тебя люблю. Эти слова я говорил тебе каждый день, и, наверное, они уже давно ничего для тебя не значат… Но я говорю их от всего сердца.

Серафина ничего не ответила. Она просто сидела, ошеломлённо глядя на меня.

— Даже если ты не веришь моим словам. Даже если, что бы я ни делал, ты торопишься лишь обвинять меня. Даже если, сталкиваясь с чужими сплетнями, ты предпочитаешь верить словам тех чёртовых людей, которых даже ни разу не видела в лицо, а не моим… всё равно я тебя не ненавижу. Даже если сколько бы я ни старался, сколько бы раз ни говорил, что люблю тебя, а ты никогда не отвечаешь взаимностью … всё равно я тебя не ненавижу.

Если подумать, за последние три года я ни разу не солгал. Слова, что я говорил Серафине, письма, наполненные признаниями и красивыми словами… хотя бы в этом я был уверен: в них не было лжи.

— И именно это во мне отвратительно. Мне ненавистен тот, кого ты всё равно бросишь. Я делаю вид, будто мне всё нипочём, но без тебя… мне кажется, я умру.

****

Чем дальше говорил Равин, тем бледнее становилось лицо Серафины. Её голубые глаза метались по комнате, теряя направление: его лицо; пепельница, забитая окурками; смятое письмо; её собственные дрожащие руки.

Ей хотелось разозлиться.

Сказать: если так, то почему раньше не старался?

Упрекнуть: как можно так легко бросаться словами о любви, лишь пытаясь заглушить то, что произошло в хранилище запретных книг.

Но не сейчас. Каждое его слово будто душило её.

Ей хотелось броситься к нему и обнять, сказать, что всё будет хорошо. И именно поэтому она зажала рот рукой.

Разрыв помолвки уже решён. И наследнице дома Эдельгард, и отцу она уже обо всём сказала.

Что она теперь могла ему сказать?

В ушах прозвучал его смех, который уже давно стих.

Она ненавидела Равина. Ненавидела за то, что он всегда создавал проблемы, разрушал её репутацию.

И в то же время… она любила его. Не могла не любить.

Ведь она прожила вместе с ним с самого детства. С этим ужасным и в то же время таким любимым человеком.

Её сердце дрогнуло. Если она сейчас закатит сцену и скажет, что хочет отменить расторжение помолвки, то получится ли переубедить их?

Насчёт отца она не была уверенна, но Левина была бы категорически против.

Та искренне жалела её, что Серафина вынуждена выходить замуж за Равина.

Иногда даже слишком откровенно это выражала.

****

— Наверное, поэтому. Я не вынесу при жизни видеть тебя с другим человеком.

Слышать от человека, которого я люблю, пожелания смерти было невыносимым. Потому что тогда не только «Равин», но и я сам становлюсь человеком, достойным лишь смерти.

После разрыва помолвки всё уже было кончено, и однажды она выйдет замуж за другого. Но всё равно каждый день по утрам Серафина приходила в мою комнату убирать, и это вызывало во мне отвращение.

Её лицо медленно наливалось краской. Её голубые глаза дрожали, но ответа не последовало – она лишь молча смотрела на меня.

Даже такой её облик казался мне очаровательным.

Это вина «Равина». Вся причина в этих отвратительных чувствах.

И всё же я её любил. Наверное, те три года, когда я, словно клоун, заискивал, писал письма, выслушивал её упрёки за едой, терпел отказы – всё это время, проведённое с ней, было ценным для меня. Даже если она не верила мне, даже если презирала, даже зная, что в итоге она меня бросит – как и сейчас.

— Расторжение помолвки.

Наконец Серафина выдавила слова. Её голос был тих и тонок, как писк комара.

— Давай поговорим об этом в следующий раз, когда придут официальные бумаги.

Она поднялась со стула. Пошатываясь, она направилась к двери.

— Хорошо.

Я ответил и в оцепенении смотрел ей вслед.

Дверь закрылась, и она ушла. В комнате остались лишь удушливый запах табака и лёгкий ароматом сирени.

Я поднял со стола конверт с обожжённым краем от сигареты.

И медленно разорвал его. На две части, на четыре.

Обрывки бумаги безвольно осыпались сквозь пальцы.